Дочери Дагестана
Шрифт:
А ведь Кияс Магомедов сам был внешне привлекательный – высокий, симпатичный мужчина, на которого женщины непременно обращали внимание. Через 18 лет Софиат родила ему сына – Мурадика. Лицом – вылитый отец. По характеру сестра была мечтательницей. Рост она имела средний, сбитое, смуглое тело. Девичья фигура и в 50 лет.
Как Вы знаете, я по профессии скульптор, но сколько натурщиц ни промелькнуло передо мною, но такого классического сложения, как у сестры, мне видеть не приходилось. Мне казалось, что руки ее могут по-человечески говорить.
Софиат была очень доверчива.
Сестра панически боялась милиционеров, а когда немцы бомбили Москву, она мне, мужчине, подавала пример.
Был такой случай. В 1941 году, когда полыхала война, она с сестрой Сарат и двумя русскими артистками приехала в Ахты. Вдруг, когда она оживленно рассказывала родственникам и соседям о том, что делается в Москве, пришли два милиционера и объявили: «Вы арестованы!» Чуть не потеряв сознание, она едва выдавила из себя:
– Что случилось?
– Вы дезертировали с фронта.
– Я вообще не была на фронте, чтобы с него дезертировать.
Потом выяснилось, что кому-то из ахтынцев ее слова мешали.
Через две недели Софиат Аскарову можно было увидеть в Махачкале в госпитале, расположенном в гостинице «Дагестан», в качестве медицинской сестры. Но, в отличие от своих товарок, она раненым и больным читала стихи, рассказывала о фильмах, как они создаются, об актерах, ни слова не говоря о том, что те видят перед собою первую киноактрису Дагестана.
Вместе с нею возилась с больными и ее сестра Сарат. Затем обе они уехали в Москву. Старшая вернулась в Госкино, а младшая увлеклась новым делом – в качестве оператора снимала кадры для наших первых мультфильмов.
Из блюд предпочитала хинкал, курзе, шашлык. Любила посмеяться. Улыбалась, но все же видно было, что что-то угнетает ее. Скорее всего, дела семейные.
Еще любила конный спорт, лихо каталась на лошадях, бывала на бегах. У нее имелись спортивный костюм и еще костюмы амазонки, чукчей, эскимосов. В их одеждах Софиат выглядела забавно. Ей, что ни оденет, все шло. Есть такие люди.
От ходьбы быстро уставала. Говорила по этому поводу: «У меня не сердце, а воробей машет крыльями».
Газетами не особенно увлекалась. Знала, как трудно приходится женщинам. Сожалела, что не родилась мужчиной.
С 1919 по 1925 год она жила в Темир-Хан-Шуре. Отец ее имел домик рядом с театром Хизри Гаджиева на Артиллерийской улице. Он купил пианино для Нухбека. Играть на нем, разумеется, могли все домашние.
Сестра не была богатой. Во время войны весь трехпроцентный заем отдала государству. Этот поступок она совершила после того, как Ферапонт Головатый подарил Красной Армии самолет – истребитель. Не могла оставаться в стороне.
На ее смерть поэтесса Алина Анатольевна отозвалась стихами, заканчивающимися такими строками:
Из всех женщин ДагестанаРавной тебе нет по стану,Равной14 декабря 1955 года от инсульта она лишилась памяти. Вечером раздался телефонный звонок.
– Я, Бала Бодров, – раздался голос в трубке, – что у Софиат?
– Умирает, – ответил Ян. – Откуда Вы звоните?
– Из Киева.
– Кто успел Вас известить о Софиат?
– Никто. Сердце подсказало…
Через 11 дней, 25 декабря 1955 года, не приходя в сознание, она умерла.
Софиат Нухбековна Аскарова похоронена в Москве на мусульманском кладбище. На могильной плите после ее имени выведено только одно слово: «Дагестан».
«Стенвей» от Ростроповича
Жила-была в Грузии семья князя Аминтая Батаношвили. Получилось так, что глава рода увлекся политикой и участвовал в попытке совершить государственный переворот.
Попытка не удалась, и поэтому вся семья Батаношвили бросила поместье и хоронились в лесах и пещерах Алазани. Всю ночь жгли костры, чтобы обезопасить себя от лесных зверей. Для трапезы выбирали глухие поляны. В конце концов беглецы пришли к мысли, что, как бы они ни скрывались, в конце концов они будут пойманы и наказаны, если не уйдут за пределы Грузии.
В один туманный день они взобрались на Тлядальский перевал и начали спускаться в долину трех рек – Хван-Ор, Сара-Ор и Симбирис-Хеви, где между безднами приходилось перебираться, рискуя разбиться на смерть.
Семья князя передвигалась из одного населенного пункта в другой. По узким улочкам аулов их сопровождали целые толпы взрослых и детей, удивляясь одежде и вооружению пришельцев, но более всего поражаясь неприкрытым лицам женщин и девочек. Если они останавливались ночевать, то вставали до зари, пока аул спал.
Путешествие грузин завершилось в Кази-Кумухе. С разрешения джамаата они поселились близ озера, где со временем их дома заняли целый квартал.
Надо полагать, что семья Аминтая Батаношвили прибыла в Лакию не с пустыми руками, коль скоро могла построить четыре больших дома, из которых один был трехэтажным. Прошло какое-то время, и пришлые люди перемешались с лакцами, и их в память о первопроходце Аминтае стали именовать Аминтаевыми.
Держали они себя с достоинством, их в Кази-Кумухе уважали.
Однажды Аминтай был приглашен на чью-то свадьбу. Там находился и «хозяин» лакского народа Агалархан. Последний любил устраивать спектакли, которые дурно кончались.
Призвав к себе распорядителя свадьбы и показывая на Батаношвили, он спросил:
– Кто это в белой черкеске и при золотом оружии?
– Князь Аминтай.
– Он что, – набросился Агалархан на распорядителя, – богаче, умнее или образованнее меня?
Хан все больше распалялся, перешел на крик и, дойдя до крайности, приказал нукерам схватить Аминтая и отрезать ему ухо. Лицо князя залилось кровью, однако торжествующий Агалар не знал, что нукеры из жалости к ни в чем не повинному человеку отрезали только самый кончик уха.