«Додж» по имени Аризона
Шрифт:
— А ты-то сам, — спрашиваю, — давно здесь?
— Де… да, дев-ятый месяц, с ноября 43-го.
— Черт, — говорю. — Так ты, наверно, самого главного не знаешь. Союзники в твоей Франции высадились.
Зря я это сказал. То есть не зря, но надо было все-таки дать ему суп доесть. А так он, бедолага, суп расплескал, побледнел, закашлялся.
Я через стол перегнулся, хлопнул его по спине — он так кашлянул, что галушка, или чем он там подавился, через всю столовку в угол улетела, — выпрыгнул из-за стола, подскочил
— Повтори! Повтори, что ты сказал!
— Да успокойся ты! — ору. — Вот уж… темпераментная нация. 6 июня 1944 года союзные войска высадились во Франции, в Нормандии. Второй фронт открыли. А у нас Белоруссию освободили и Украину почти всю. К Польше вышли.
— Й-йе… Ура… Vive la France!
Француз меня выронил и начал по столовой носиться. Правой рукой беретом размахивает, левой — автоматом. Ну, думаю, только бы он от радости палить не начал. А то камень же кругом, как пойдут рикошеты лупить — хватай мешки, вокзал отходит!
Обошлось. Петь зато начал. Я сначала не узнал, слова-то незнакомые, зато мотив… Встал по стойке «смирно», «шмайссер» к груди прижал и подпеваю:
Aliens enfants de la patrie!..Гимн, как-никак.
И тут Арчет заходит. Как увидел нас с французом — замер на пороге, чуть меч не выронил.
— А-а… Что случилось-то? — выдавливает. Я ему рукой машу — не мешай, мол. Потом.
— В чем…
Тут Жиль его увидал, подскочил, облапил, перетащил на пару метров — и все это, не переставая петь, — и дальше кружиться пошел.
Арчет от неожиданности аж заморгал.
— А… Что с ним?
Я куплет допел, выпал в команду «вольно», дух перевел.
— Не обращай внимания, — говорю. — Радость у человека.
— О да! — кричит француз. — Я рад. Я очень-очень сильно рад. Друзья… За это…
— Эй, — говорю. — Ты ж при исполнении.
— За свободу Франции…
— Ну, раз за свободу Франции… Арчет, где б нам шнапсика немного, в смысле… этого…
Белобрысый усмехнулся понимающе так.
— Будет, — пообещал и испарился. Где-то в районе кухни.
Я и глазом моргнуть не успел, а он назад с бутылью плетеной и тремя кружками глиняными.
— Вот, — говорит. — Вазольское красное. Пятилетней выдержки. Лучше только у барона есть.
— Ах, — вздыхает Жиль. — За это надо было бы пить мое лучшее «бордо», которое еще дедушка…
— Ничего, — говорю. — Выпьем еще и за Бордо, и за Шампань с Провансом. А пока и это сойдет.
Помню, под этот Новый год мы немецкую праздничную посылку раздобыли, и там, среди прочего, бутылка шампанского была. Все честь по чести — «Франсе Шампань». Ну и Витя Шершень его открывать полез. А он же — деревня, полтора класса образования, хоть немецкие мины курочит лучше любого академика.
Витя завизжал, бутылку отбросил — решил, как потом выяснилось, что это не бутылка, а граната такая у немцев появилась, нового образца. В общем, полземлянки в пене, а в бутылке осталось только что по донышкам разлить. Может, конечно, поэтому оно мне не показалось, просто не распробовал, но только на вкус — кислятина с пузырьками.
Арчет бутыль откупорил, разлил по кружкам. Встали, сдвинули — Жиль слезы беретом утирает.
— Я… Мы… За свободную Францию.
— И за победу, — дополняю. — Во всех мирах.
Приняли. Арчет по новой налил. Я на него, было, покосился, а потом думаю — да что, в самом деле, в этой плетенке ладно если полтора литра наберется. На троих, считай, по пятьсот на рыло, причем хорошего красного вина — градусы абсолютно не чувствуются.
Хотя… Помню, нас в мае одна селяночка тоже так приветила — наливку на стол поставила. Тоже — в пасть льется, словно вода из родника, и голова как стеклышко. А захотел встать из-за стола — оп-па, ноги-то и не держат. И напарничек чего-то в уголке свернулся.
— А теперь, — начинает Жиль. — Я хочу…
— Я тоже хочу, — встрял Арчет. — Мне, парни, очень по душе этот ваш обычай — пожелания произносить. И я тоже хочу пожелать, чтобы мы… чтобы у нас…
— В общем, — говорю. — Будем жить! Пей, лучше все равно не скажешь.
Выпили.
— А сейчас, — снова начинает француз.
— А сейчас, — объясняю, — третий тост. Молча. За тех… За тех, кого с нами нет и никогда уже не будет.
Приняли. Арчет последний раз по полкружки нацедил.
— Ну… а это…
— Это, — перебивает Жиль, — мы наконец поднимем за то, что даже под этим небом, под этим солнцем бывают такие встречи. И пусть же их будет еще много у каждого из тех, кто сидит сейчас за этим столом.
— Зер гут.
Допили.
— Ну вот, — говорю. — Отметили.
— Ви? — удивляется Жиль. — Это не есть праздник. У нас, в шато, когда мы празднуем, мы ставим большой, на всю улицу стол, ставим еду, вино, играет оркестр, и мы…
И снова какую-то песню затянул.
— Так, — говорю. — Товарищ старший стражник. Гостю больше не наливай.
Арчет бутылку перевернул, потряс.
— Так ведь, — отвечает, — и нечего больше.
— И хорошо.
Но все равно, думаю, надо что-то с французом делать. А то явится сейчас Аулей, а мы тут сидим с пьяным штабным курьером — прямо два шпиона какие-то.
— Эй, шевалье, — тормошу. — Кончай спиваты. Расскажи лучше, как ты сюда попал.
— Сюда? — удивляется Жиль. — Серж, сюда меня привел ты.
— Да нет. Сюда, в смысле, в этот мир.