Догмат искупления в русской богословской науке
Шрифт:
Оговорка, конечно, имеет свое значение, но несмотря на то, что «язык человеческий достаточно гибок», для выражения тайны искупления Тареев не находит другого термина, кроме чисто психологического — «настроение». Изгнание греха «из самого существа человека» [553] определяется как перерождение его греховного настроения в настроение богочеловечное [554] .
Поэтому рассмотрение первого труда автора можно закончить вопросом: что же здесь — психология возвышается до онтологии или онтологизм христианского догмата разрешается в психологию… изменения настроений? [555]
553
Изд. 1–е. С. 487.
554
Употребление этого термина в том же значении не случайно, он встречается во многих местах его труда в 1–м изд. (см. с. 501, 588, 589, 594, 604, 607, 613–617, 730, 739–740 и др.), реже во 2–м (см. с. 184) и часто в 3–м (см. с. 160, 236, 382, 384 и др.).
Ср.: «Христос является нашим Освятителем, сообщает нам Божественную святость, словом, помогает нам постольку, поскольку вызывает в нас любовь и веру» и т. д. (Изд. 1–е. С. 733). «Порождая в человеке богосыновнее настроение, Христос истинно искупляет
555
Полемизируя впоследствии с проф. А. Клитиным, автор в свою защиту цитирует следующее определение своей системы: «Это не область философии, а область живой психологии» (Христианин. 1915. № 9. С. 144).
Ответа на поставленный вопрос следует искать у самого автора. В предисловии к третьему изданию, включенному в систему «Основ христианства», Тареев замечает: «Это исследование столько же берет от полной системы в смысле ясности, сколько дает ей, являясь в ней необходимым пополнением по своему предмету» [556] .
В своей же «полной системе» автор так определяет смысл искупления и крестной смерти Сына Божия: «Иисус Христос, Сын Божий, был распят грешниками и умер за грехи людей. Над объяснением этого события мысль человеческая останавливалась более часто, чем над каким-либо другим. Что Он умер именно за грехи людей, — это еще не объяснение факта, не богословская истина, а факт евангельской истории. Богословие обычно ограничивается схоластическим определением этого факта и раскрытием этой формулы, тогда как следует выяснить его действительное значение.
556
Изд. 3–е. Предисл. С. 161.
Действительное значение смерти Христа, Сына Божия, состоит в том, что она есть переход Его духовной вечной жизни в людей, нарождение в них Его Духа. Это ее значение столь же таинственно, сколь таинственно произрастание зерна, но и столь же несомненно свидетельствуется действительностью духовной жизни христиан, сколь несомненно жизнью растения свидетельствуется произрастание зерна» [557] .
Эта (подчеркнутая) формула свидетельствовала бы о непосредственном восприятии силы Креста Христова, если бы не сохраненная и здесь двусмысленность выражения автора о «нарождении в людях Его Духа». Каково это «нарождение», автор поясняет в другом месте: «Смерть Христа, поскольку она послужила нарождению в учениках духовной жизни, была вместе с тем решительным моментом перерождения стихийного Духа [558] Божия, действовавшего в Его чудотворениях, в свободный дух [559] любви, который прославил Его в Его учениках, прославил в них Его Отца» [560] .
557
Т. 1. С. 340.
558
С заглавной буквы.
559
Со строчной буквы.
560
Т. 2. С. 323.
Нелегко установить истинный смысл этого выражения и «перерождения», особенно сравнивая его с тем евангельским текстом, откуда Тареев заимствовал оборот речи, не сделав на него ссылки [561] .
Еще труднее было бы согласовать этот смысл с православным учением о Боге.
Значение трудов Тареева для истолкования догмата искупления, о котором говорил профессор Пономарев, следует ограничить — ценное в них заключается лишь в воспроизведении святоотеческой мысли о домостроительном значении искушений Христовых. Собственное же богословствование автора едва ли может способствовать уяснению тайны Креста Христова.
561
Он [Дух Истины] прославит Меня, потому что от Моего возьмет и возвестит вам(Ин 16, 14).
«Основы христианства» — богословская система профессора Тареева, она долгое время оставалась предметом споров в русской богословской науке.
Оценки этой системы колебались от признания ее за «Православие очищенное и незатемненное» (К. Смирнов) и «исключительный факт русской теологии» (А. Туберовский) до определения ее «немецкой колонией» (проф. А. Клитин) или «эхом лютеранского ричлианского богословия» (прот. П. Светлов) [562] .
Сам профессор Тареев всегда страстно возражал критикам, защищая самостоятельность и оригинальность своей системы (в ней «нет ни одной заимствованной строки») и отстаивал право на свободное богословствование «в границах церковных догматов» [563] .
562
Отзывы собраны в статье: Тареев М. М. Рабство и свобода // Христианин. 1915. №9–10.
563
См.: Там же. № 9. С. 143; Там же. № 10. С. 313.
Убежденность автора, проявляющаяся в самом тоне и изложении, отмеченная еще в диссертации рецензентами [564] , как-то подкупающе действует на читателя. Но необычность терминологии, неясность формулировок затрудняют проникновение в истинный смысл его богословствования [565] .
Уяснению принципов богословия профессора Тареева может способствовать его последняя по времени появления в печати работа «Новое богословие» [566] .
564
Митр. Антоний (Храповицкий): «Видно, что автор пишет не для степени только, но излагает, можно сказать, исповедь души, интересовавшейся разными областями знания и достигшей серьезных моральных интуиций» (Богословский вестник. 1893. № 4. С. 193).
565
Нетрудно привести ряд двусмысленных формулировок автора: «перерождение стихийного Духа Божия… в свободный дух любви»; «евангельское свидетельство о рождении Мариею Человека Иисуса от Святого Духа… по существу не допускает физиологического обсуждения» (Тареев М. М., проф. Основы христианства. Изд. 3–е. Т. 1. С. 158); «воскресение Христа не представляет внешнего события» (Там же. Т. 1. С. 341) и т. д. Если эти формулировки не выходят из «границ церковных догматов», то каково же их содержание, для чего они вообще нужны автору?
Ответ на этот вопрос можно найти в словах самого Тареева: «Бывает иной индивидуализм, интеллектуалистический, гностический, как стремление
566
Тареев М. М., проф. Новое богословие // Христианская философия / М. М. Тареев. Сергиев Посад, 1917. 4. 1.
Здесь автор говорит о значении догматического учения, указывает основное направление своей религиозной мысли и определяет принципы «нового богословия», имеющего заменить прежние богословские системы.
В представлении автора место догмата занимает не истина, им выражаемая, а только догматическая формула, почему Тареев, «рискуя быть неправильно понятым», решается сказать, что «науку о христианских догматах может излагать… даже неверующий ученый» [567] . Определяя догмат как верование, «возникающее на почве духовного опыта» [568] , «по отношению к которому догматические верования образуют сферу вторичных явлений» [569] , автор называет его учением, которое «не выражает глубин лично–мистической жизни» [570] . И после таких и подобных определений догматам отводится значение «границ на церковной плоскости» [571] , так как «догмат есть необходимое условие церковного единства» [572] .
567
Тареев М. М., проф. Новое богословие. С. 20.
568
Там же. С. 29.
569
Там же. С. 146.
570
Там же. С. 61. Этим автор выявил только отличие своего понимания догмата от понимания церковного, где догматические истины, будучи «выше разума и опыта», «по отношению к духовно–религиозной жизни» разумеются как «внутреннейшие и сокровеннейшие основы, на которых она созидается» (см.: Сильвестр (Молеванский), еп. Опыт православного догматического богословия. Т. 1. С. 13,20).
571
Тареев М. М., проф. Новое богословие. С. 60.
572
Там же. С. 59.
«В границах церковных догматов» развивается личное, интимное постижение христианства — «философия жизни как нравственно–субъективная, духовно–мистическая философия» [573] . «Основой христианско–философской мысли должно быть единственно Слово Божие, из которого почерпается, субъективным методом, мистическое содержание христианского учения» [574] .
Опытом такой философии автор называет свою систему «Основы христианства». Подобные системы должны заменить прежнюю дисциплину нравственного богословия, и им «принадлежит будущее» [575] . Эта уверенность автора основывается на том, что его же слушателям «покажется крайне неожиданным… новый путь богословствования… путь духовной мистики есть путь, о котором давно страстно вздыхает русская душа. Духовная мистика, субъективная духовная философия, философия сердца должна выясниться как национальная русская философия. Я это утверждаю как историк русской богословской науки» [576] .
573
Там же. С. 33.
574
Там же. С. 62.
575
Там же. С. 47.
576
Там же. С. 53.
В дальнейшем автор делается русским националистом в богословии, и начинаются страстные призывы к борьбе «за свободу русской религиозной мысли» через отмежевание ее от враждебных направлений западной схоластики и византийского гностицизма [577] .
«Святоотеческое учение — мы имеем твердые основания сказать это — есть сплошной гностицизм, греческий гностицизм. Гностицизм существенно связан с аскетизмом, который и входит в основной состав святоотеческого учения… Святоотеческая литература была проводником в нашу культуру чужого, национально–греческого, упадочного, гностико–аскетического миросозерцания и жизнепонимания. В значении гностицизма и аскетизма — центр тяжести вопроса о принципе «отечества» в богословии [578] . Гностицизм и аскетизм — заклятые враги русского гения. Гностицизм и аскетизм враждебны нам и в том смысле, что они глубочайше несродны русской душе. Они враги наши и потому, что они давили и калечили душу нашего народа в течение многих столетий. Греческий гностицизм сковывал русскую религиозную мысль, душил наше богословское творчество, не давал взойти нашей собственной философии сердца, сушил ее корни, сжигал ее ростки. Византийский аскетизм отравил нашу волю и исказил всю нашу историю. Борьба с гностико–аскетическим миросозерцанием — наша очередная духовная задача неизмеримой важности» [579] .
577
Тареев М. М., проф. Новое богословие. С. 57. Здесь возможно вспомнить недавние высказывания автора: «Православием и национализмом прикрывается духовная немощь и внутреннее рабство» (Рабство и свобода // Христианин. 1915. № 10. С. 308).
578
Принцип «отечества» оказывается у Тареева в равной степени признаком как католического, так и протестантского направления в богословии. См.: Тареев М. М., проф. Новое богословие. С. 94, 95, 100.
579
Там же. С. 109–110.
Страстным хулением святых отцов завершается «богословствование» профессора Тареева.
5 возражениях оно не нуждается, оно объясняет многое: единая жизнь во Христе, где нет ни эллина, ни иудея, варвара, скифа, раба и свободного, единый многовековой опыт единой Церкви раздробляются сначала по национальностям, а потом переходят в интимно–личные, субъективно–мистические переживания и настроения, в субъективную мистику без аскетизма…
Это тот путь, то состояние, от которого предостерегают умудренные опытом подвижники. Отсюда стремление преуменьшить значение догматов, своеобразие терминологии, двусмысленность формулировок… Следует только уяснить корни таких воззрений «православного русского богослова».