Доклад Юкио Мисимы императору
Шрифт:
Мое тело обмякло, и мысль пресеклась так, словно меня обезглавили. Пальцы ослабели, и из них выпала ручка, липкая от черных, словно ночь, чернил.
Я стоял на коленях у своего писательского алтаря, импровизированного письменного стола, на котором лежали ритуальные предметы, но не сеппуку, а писательского труда, – бумага, ручки и чернила. По телу струился липкий пот. В правой руке я сжимал листы бумаги, на которой выкристаллизовалось в слова физическое напряжение этой ночи.
Я слышал предрассветные трели птиц. Вдали, на востоке, там, где море, тихо ворчал бог грозы Сусаноо, готовясь к первой улыбке солнца. В комнате работал электрический вентилятор, который,
Услышав звук кубика льда, упавшего в стакан, я поднял голову. Мои глаза не сразу привыкли к царившей в комнате полутьме. Я увидел большие черные иероглифы, нанесенные на белую ширму, за которой стояла кровать. За ширмой кто-то шевелился, и вскоре я увидел Кейко. Она была одета в белый шелковый халат с рисунком, изображавшим черные бамбуковые листья.
– Здесь слишком высокая влажность, – промолвила она. – Я долго не могла уснуть.
Кейко прикурила, держа сигарету в изящных пальцах с накрашенными красным лаком и похожими на маленькие факелы ногтями. Пламя спички осветило ее прекрасное бледное лицо с глубокими тенями под глазами и иссиня-черные волосы. Халат Кейко был распахнут, и я видел капельки испарины, поблескивавшие на ее теле, словно роса. Она была поразительно прекрасна сегодня. Спичка догорела, и Кейко, которую я только что описал в своем произведении, снова погрузилась в предрассветную полутьму, словно богиня солнца Аматерасу, удалившаяся в пещеру на острове Исе.
– Простите, если я ночью мешала вам работать.
– Вы совершенно не мешали мне. Вы вели себя очень тихо.
– Как вор?
– Посмотрим, какой вы вор, когда рассветет.
Черные грозовые облака затянули все небо. О присутствии Кейко в комнате свидетельствовали лишь блуждающий огонек сигареты и стук льда о дно стакана с виски. Я молча ждал, когда появится солнце.
ГЛАВА 8
ИКИГАМИ – ЖИВАЯ БОГИНЯ
Я вновь возвращаюсь к июньским событиям. На следующий день после нашей случайной встречи в баре мы с Кейко проснулись в одной постели в особняке графа Ито. В смежной комнате уже был подан английский завтрак на двоих. Меня смутило то, что некто невидимый с таким усердием заботится о нас. Кейко завтракала с большим аппетитом.
– Хидеки, слуга сенатора Ито, – заверила она меня, – умеет держать язык за зубами.
– Однако сенатор Ито, несомненно, узнает о нашем свидании.
– Он уже все знает, – весело заметила Кейко, наливая мне чай в чашку из мейсенского фарфора.
Большую часть стола, за которым мы завтракали, занимала ваза с двумя дюжинами черных тюльпанов. В надписи, выгравированной на прикрепленной к цветам открытке, говорилось, что букет предназначался для «икигами». Эти довольно мрачные тюльпаны, должно быть, кто-то прислал Кейко, но то, что в открытке она была названа «икигами», живой богиней,
– У вас нет аппетита? – спросила Кейко, протягивая мне тост, намазанный земляничным джемом.
Я чувствовал, что за мной, как за заключенным, пристально наблюдают.
– О чем вы пишете? – спросила Кейко. – Мне хотелось бы знать, зачем вам понадобились мои фарфоровые фигурки.
– Как и большинство писателей, я очень неохотно говорю о незаконченных произведениях.
– Я требую, чтобы на сей раз вы изменили своему правилу.
– Я пишу историю любви, у которой не может быть счастливого конца.
– Историю нашей любви?
– В некотором смысле. Это история идеальной любви.
– В таком случае это не наша история.
– Как вы думаете, чем должна закончиться история идеальной любви?
– Смертью. Чем же еще?
– Я завидую вашему мужу, барону Омиёке. Он умер прекрасной смертью. Я вспоминаю о цветках вишни, вышитых на вашем свадебном наряде. После смерти он занял на нем достойЕюе место.
– То, что происходит после смерти, не в счет. Он мертв, и этим все сказано, – промолвила Кейко, но выражение ее лица свидетельствовало о том, что она не относится к своим словам всерьез.
– Разве вас не приводила в восхищение мысль о том, что вы занимаетесь любовью с человеком, который принял приглашение императора умереть?
Кейко улыбнулась, но ее лицо при этом походило на наки-цо, древнюю маску театра Но, изображавшую плачущую женщину.
– О да, это было в высшей степени соблазнительно. Но, видите ли, я не любила барона Омиёке.
– Вы испытывали искушение последовать за ним и тоже умереть?
Кейко открыла пудреницу и взглянула на себя в его зеркальце. – Теперь я начинаю понимать, зачем вы хотите получить мои фигурки.
– Вы правы. Каждая деталь имеет свое законное место в жизни, и в художественной литературе каждая, даже самая незначительная и тривиальная подробность должна иметь теоретическое обоснование. Повседневной жизнью правят различного рода представления и верования. Я могу явственно представить выражение вашего лица и чувства, которые вы испытали, когда узнали о гибели барона Омиёке. Вы разглядывали эти невинные безделушки, эти маленькие фарфоровые сувениры, и ощущали, как крепко они привязывают вас к жизни. Глубочайшее ощущение реальности было столь же мощным и столь же хрупким, как и намерение барона Омиёке умереть. Эти неодушевленные статуэтки ничего не значат для вас и одновременно заключают в себе глубочайший смысл, они эзотерически связаны с гибелью пилота, с его объятым пламенем самолетом. В них заключена сама судьба.
– Какая нелепость! Вы, конечно, можете использовать мои статуэтки в своих целях. Вы все равно сделали бы это, даже если бы я вам запретила брать их. Вы, писатели, эксплуатируете действительность. От вашего прикосновения всякая реальность съеживается и превращается в художественный вымысел.
– Предположим, я сказал бы вам, что пишу рассказ о мятеже нинироку.
– Что?! Опять? – Кейко рассмеялась. – Вы придаете слишком большое значение событиям, произошедшим 26 февраля 1936 года. Может быть, вы уже забыли, какой пасквиль написали о сенаторе Ито? В нем вы изобразили мятежников нинироку как бедных дезинформированных глупцов, обманутых агентами высшего командования армии и поднявших восстание, которое было обречено на неудачу.