Доктор Ахтин
Шрифт:
— Жаль, но ничем вам не могу помочь, — отвечаю я и отворачиваюсь. У меня есть, чем заняться. Мне еще надо зайти в 302-ю палату и поговорить с пациентами, которые поступили в пятницу.
Я встаю, беру папку с историями болезней и иду в палату.
Справа в 302-ой палате я вижу знакомое лицо и говорю:
— О, Шейкин!
— Здравствуйте, доктор.
Шейкин, мой прошлогодний пациент с циррозом печени и простатитом, смотрит на меня с улыбкой. Он лежит на своей кровати и тяжело дышит.
— Как чувствуйте
— Плохо, доктор.
Живот умеренно увеличен, плотный при пальпации и по коже передней брюшной стенки змеятся синюшные сосуды. Асцит и портальная гипертензия. Диагнозы, которые не оставляют Шейкину никакой надежды. Я несколько удивлен, что он протянул целый год, но — чего в жизни не бывает. Человеческий организм порой бывает сильнее, чем кажется. Во всяком случае, он прожил больше, чем я предполагал.
— Ну, не так уж и плохо, — успокаиваю я пациента. — Мы вас полечим, и будет лучше.
— Не успокаивайте меня, — обречено говорит Шейкин, — я знаю, что мне уже совсем недолго осталось.
— Наверняка знает только Бог, — говорю я и иду к следующему пациенту.
Больной Серебров. Семьдесят лет. Судя по диагнозу, он должен находиться в пульмонологии, но там нет мест, поэтому он здесь.
— Федор Васильевич, как чувствуйте себя?
Я смотрю в его глаза, пораженные катарактой, и вижу спокойствие мудрого человека.
— Вполне хорошо. Температура упала, мокрота отходит.
Он поступил в воскресенье, и дежурный пульмонолог сразу назначил ему антибактериальное лечение. Теперь ему, конечно же, лучше.
— Не забудьте сходить на физиопроцедуры, — напоминаю я, и перехожу к третьей кровати.
Больной Петров. Сорок девять лет. Ишемическая болезнь сердца. Поступил для планового профилактического лечения.
— Все нормально? — спрашиваю я.
— Так точно, — отвечает он по-военному четко, — таблетки принимаю, капельницу сегодня уже сделали, анализы сдал.
— Молодец, — улыбаюсь я.
В ординаторской Вера Александровна пьет кофе. Увидев меня, она говорит:
— Михаил Борисович, кофе не хотите?
— Нет, — отрицательно качаю я головой, — спасибо. Кстати, как ваша новая машина?
Вера Александровна, которая в этот момент делает глоток горячего кофе, поперхивается и, закашлявшись, отставляет кружку. Прокашлявшись, она смотрит на меня подозрительно и спрашивает:
— А вы откуда знаете?
— В нашем маленьком городе что-либо утаить сложно, — отвечаю я туманно.
— Нормально у меня с машиной, — говорит она недовольно и, оставив кружку на столе, уходит из ординаторской.
Я вздыхаю. Время неумолимо движется вперед, приближая нас к тем событиям, которые предопределены. Как бы мы не хотели, чтобы все происходило так, как мы хотим, довольно часто бывает так, как написано в книге судеб.
27
— Заходите,
Вилентьев сидит за своим столом, а Мария Давидовна на стуле у окна.
— Здравствуйте, Мария Давидовна, — говорю я, глядя на женщину, которая еле заметно кивает мне, и только затем, повернувшись к хозяину кабинета, приветствую его.
— Садитесь, пожалуйста, — показывает рукой на стул хозяин кабинета.
Хорошее начало, — думаю я, — вежливый мужчина в обществе больной женщины.
Я улыбаюсь и говорю:
— Я бы с большим интересом услышал от вас, с какой целью вы меня пригласили?
Я вижу, как изменилось лицо следователя от моей вычурной фразы — его словно скоробило.
— Михаил Борисович, надеюсь, вы помните, где вы были в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое августа?
Я закатываю глаза, словно мне надо освежить память.
— Да, прекрасно помню, — говорю я спокойно, — до четырех утра я спал, затем встал, попил кофе и поехал на железнодорожный вокзал, где в пять часов утра я сел на поезд номер двадцать семь, следующий до Москвы.
— Кто-то это может подтвердить?
Я пожимаю плечами и задумчиво говорю:
— Может быть, таксист из «Такси экспресс», который подвозил меня до вокзала. Билеты на поезд сейчас в бухгалтерии больницы, так как это была командировка. Проводница в одиннадцатом вагоне, — я приглаживаю волосы на голове, словно думаю о женщине, которая была на рабочем месте, — может, и запомнила, а, может, и нет. Там такой вертеп был в вагоне, что на меня она могла и не обратить внимания.
Я смотрю, как быстро милиционер записывает то, что я сказал.
— Если можно, про вертеп подробнее? — говорит Вилентьев, подняв глаза от бумаги.
— Группа, примерно, из двадцати человек ехала в Москву на семинар по сетевому маркетингу. Так вот, они как устроились в вагоне, так начали пить водку. Они, конечно, не дрались, не дебоширили, но вели себя достаточно шумно, чтобы проводница их запомнила.
— Очень хорошо. Проверим, — говорит он.
— Ну, а теперь вы мне скажите, в чем дело? — я говорю и смотрю на Марию Давидовну.
Она молчит и отводит глаза.
— На меня смотрите, Михаил Борисович, — недовольным голосом говорит Вилентьев. — Тут такое дело. Бывший участковый Семенов, который жил над вами, убит.
Я удивленно расширяю глаза и спрашиваю:
— Как — убит? Я же его …, — я мысленно считаю и продолжаю, — я же его вечером в день отъезда видел. Мы с ним на лавке посидели, поговорили. Вроде, все нормально было, он домой пошел, когда начало темнеть.
— Его убили достаточно далеко от дома, — говорит следователь, пристально глядя на меня, — и закопали в землю.