Доктор Данилов в Склифе
Шрифт:
— Берн [6] писал, что ребенок в гневе способен кусать материнскую грудь до крови, — блеснул эрудицией Данилов, в студенческие годы увлекавшийся психоанализом. — В этом случае для удовлетворения мортидо используется тот же объект, что и для удовлетворения либидо, подобно тому, как мужчина убивает любимую женщину. А гнев бывает вызван обидой или лишением любви.
— Интересуетесь психоанализом? — уважительно поднял брови Марк Карлович.
— В прошлом, — ответил Данилов. — Но
6
Эрик Леннард Берн, настоящее имя: Леонард Бернштейн (1910–1970 гг.) — американский психолог и психиатр.
— А что такое «сложное», Владимир Александрович? Всего лишь совокупность случаев простого, не более…
— Мы на пятиминутку идем или нет? — напомнил Агейкин.
— Идем, конечно, — спохватился Марк Карлович.
Пока шли, он успел сказать Данилову:
— А знаете ли вы, что Берна на самом деле звали Леонардом Бернштейном? Он был тезкой…
— Главного дирижера Нью-Йоркского филармонического оркестра, — улыбнулся Данилов.
— Обожаю «Вестсайдскую историю»! Какой драйв! Какая экспрессия!
— Мне тоже нравится. — Данилов подумал о том, что история Ромео и Джульетты, имей она продолжение, вполне могла бы превратиться в фарс или в уже не романтическую, а брутальную трагедию.
Полюбила бы Джульетта другого (что вполне возможно, ей же было всего четырнадцать лет), Ромео вознегодовал и… Нет, представить его бьющим Джульетту о стену Данилов все равно не мог. А вот кинжалом заколоть – это пожалуйста…
— Нет, все-таки служебные романы никогда до добра не доводят! — Медсестра Таня сменила имидж – коротко подстриглась и перекрасилась из ослепительной блондинки в огненную шатенку. — На работе надо думать о работе…
При этом Таня так стреляла глазами в Данилова, приглашая дать оценку (разумеется, положительную) изменениям в ее внешности, что не было никаких сомнений – пожелай он, и служебный роман между ними разгорится немедленно. Ну, может, не прямо вот сейчас, но ближе к ночи – точно.
Данилову вспомнился один из соседей по родному Карачарову, который однажды посмотрел на него взглядом все знающего и все понимающего человека и сказал:
— Бабы все гадают, почему ты не женишься…
«Бабы», они же – ДОДС, добровольное общество дворовых сплетниц, сидели вместе с соседом на лавочке.
— А я говорю, зачем ему жениться, когда на работе полным-полно медсестер? — продолжил сосед. — Выбирай каждую ночь новую! Верно?
— Неверно, — ответил Данилов. — Во-первых, потому что у меня на работе не медсестры, а фельдшеры…
— Ну это дела не меняет…
— Во-вторых, ночами мы работаем, а в-третьих, не стоит жить стереотипами.
Сосед закончил восемь классов, всю жизнь занимался неквалифицированным физическим трудом, самообразованием себя
— Не стоит думать, что все врачи живут с медсестрами, — пояснил Данилов. — А еще мы не пьем неразбавленный спирт и не нарезаем колбасу тем же скальпелем, которым вскрываем трупы. Может, кто-то так и поступает, но не все. А не женюсь я потому, что не хочу. Как захочу – сразу женюсь!
— Да я так… ляпнул, не подумав, — смутился сосед. — Не серчай…
Но, кажется, так до конца и не поверил Данилову. На этот раз Таня развивала свою мысль:
— Вот работай они в разных местах – и ничего бы такого не случилось! Расстались бы, и все. С кем не бывает…
— Не скажи, — возразила Людмила Григорьевна, протиравшая влажной тряпкой мебель в смотровой. — Что, он не мог к ней домой приехать и там такое сотворить?
— Захотел бы – смог, но может, и не захотел бы.
— Не понимаю я тебя, Тань. Мысль твою не улавливаю. Ясный пень – не захотел, так и не сделал бы…
— А вот Владимир Александрович меня понял! — Таня наградила Данилова совершенно незаслуженной улыбкой.
— Нет, — признался Данилов. — По-моему, «служебность» романа в этой трагедии никакой роли не играет.
— Играет!
«Какие же вы все непонятливые», — высветилось на мгновение в Танином взгляде.
— Ведь не исключено, что Погудинский дошел до ручки только потому, что над ним смеялась половина Склифа… — сказала она.
— Что-то не припомню такого, чтобы над ним, как ты выражаешься, пол-Склифа смеялась, — возразила Людмила Григорьевна. — Чего тут смешного? Над чужим горем грешно смеяться. Вот когда доцент Матанин зимой по двору в одних трусах бегал – над ним смеялись. Потому что смешно было.
— Закалялся? — предположил Данилов.
— Какое там! Новый год отмечал на работе, жарко ему стало, вот и решил освежиться. Я тут за полжизни своей чего только не навидалась…
В смотровой Людмила Григорьевна закончила уборку и переместилась в коридор.
— Вам так больше идет, — сказал Данилов, глядя на Таню.
В конце концов, если ты можешь одной фразой сделать человеку приятное, то сделай это. Твори добро, и воздастся тебе…
— Спасибо, Владимир Александрович, — совсем по-девичьи зарделась Таня. — Это меня мой стилист уговорил. Сказал: «Пока молода – экспериментируй с внешностью». Я и решилась. Правда, хорошо получилось?
— Просто замечательно, — ответил Данилов, думая о том, что подобно тому, как не осталось почти уже обычных институтов – все академии да университеты, так и исчезают парикмахеры, превращаясь в стилистов, визажистов и профессионалов «мэйк-апа».
Матушка, царствие ей небесное, предсказывала, что и школ не будет – все станут лицеями и гимназиями, но школы пока вроде как держатся, не сдают позиции, хотя и предметы в них появляются непривычные. Например, граждановедение. Не сразу и поймешь, что это такое. Хорошо еще «граждановодством» не обозвали. Вот смеху было бы.