Доктор Данилов в тюремной больнице
Шрифт:
— Нет. С чего ты взял, что я горячусь? Я раздражаюсь, когда мне приходится объяснять очевидные вещи, да еще лучшему другу, которому пора бы уже знать меня как облупленного!
Официант принес пиво и тарелку с тонко нарезанным языком. Ресторан был из новых, недавно открытых, но уже успел скурвиться: резали тонко, раскладывали широко, на большом блюде языка было грамм сто пятьдесят, если не меньше. Зато имелось украшение: три тюльпанчика из морковки со вложенными внутрь оливками. Тюльпанчики обрамляли горку тертого хрена, выложенную в центр тарелки. «Дизайн эпохи декаданса», —
— Человека нельзя знать как облупленного.
Сказав это, Полянский присосался к своей кружке и оставил ее в покое лишь наполовину осушенной. Утолив жажду, он продолжил:
— Человек многогранен, как…
— Граненый стакан.
— Как драгоценный камень. И никогда нельзя предсказать, какой гранью он к тебе повернется. Вот, даже ты: работал себе спокойно на «Скорой помощи», мне когда-то казалось, что ты до пенсии там досидишь, потом — бах, и подхватила тебя волна моря житейского…
— И унесла далеко-далеко — в Монаково.
— Кто бы мог предположить? Никто. И то, что ты в тюремную больницу устроишься, тоже никто не мог подозревать… А ты говоришь как облупленного. Ты-то и сам себя настолько не знаешь. Слушай, Вова, а к чему мы это?
— Вообще-то начинали с героев, — напомнил Данилов. — Ты сказал, что я — герой нашего времени, а я из скромности отказывался от этого звания.
Полянский поддел вилкой кусок языка и посмотрел сквозь него на свет.
— Интересно — чем они так тонко его нарезают?
— Микротомом (микротом — инструмент для приготовления срезов тканей и др. образцов для оптической микроскопии).
— Скорее всего! — хохотнул Полянский, поднося вилку ко рту.
— Зато можно сказать, что язык так и тает во рту, — улыбнулся Данилов. — Вне зависимости от степени его жесткости.
— Я что хочу спросить: как вы на работе питаетесь? Вместе с зэками или отдельно?
— В основном приносят из дома. А я вообще не питаюсь на работе, завтракаю утром как следует, и до вечера хватает.
— Лень таскать?
— Нет… Просто неохота. Да и неприятно как-то, когда твою еду досматривают на КПП.
— Вас каждый день досматривают?
— Иногда, выборочно. Если шмонать всех сотрудников ежедневно, никакого здоровья не хватит.
— Жуть, — Полянский передернулся и поспешил глотнуть пива. — Представляю я эти шмоны. Стоишь голый на холодном цементном полу, а посторонние роются в твоих вещах, щупают одежду, потом все дают обнюхать собакам.
— Зачем? — не понял Данилов.
— А как же еще наркотики найти? — в свою очередь удивился Полянский.
— На самом деле, Игорь, досмотр сотрудников выглядит не столь ужасно. Попросят вывернуть карманы, открыть сумку, разуться. Догола не раздевают, собак
— Саботажники! — Полянский осуждающе покачал головой.
— Да нет, просто кино и жизнь немного различаются.
— Слушай, я тут недавно читал воспоминания одного нашего коллеги о арабской тюрьме! — оживился Полянский. — Натурально, доктор-уролог из Нижнего Новгорода поехал отдыхать в Хургаду со своей невестой, вроде бы в предсвадебное путешествие. А за день до отлета девушку нашли в номере с перерезанным горлом, и первым, на кого пало подозрение…
— Был, естественно, ее спутник.
— Вот-вот! И он больше года просидел в египетской тюрьме, пока его не оправдали.
— Бедолага, — посочувствовал коллеге Данилов. — Еще повезло, могли бы и не оправдать.
— Там целая история! Началось все с того…
— Игорь, давай сменим пластинку, — попросил Данилов. — Я в выходные предпочитаю отдыхать от работы, а не разговаривать на тюремные темы. Давай лучше обсудим твою новую симпатию…
— Ш-ш-ш! — Полянский заговорщицки прижал указательный палец к губам. — О ней мы пока ничего говорить не будем!
— Получила отставку? — предположил Данилов.
— Совсем наоборот, просто сглазить боюсь, настолько хорошо все у нас складывается. Мы как две половинки единого целого.
Если бы Данилов вздумал считать все совпадения Полянского, то давно бы сбился. Но у друга было одно удивительное свойство: превращать каждое новое увлечение в единственное, большое и настоящее чувство, начисто забывая о том, кто был в прошлом.
Видимо, совпадение было настолько полным и всеобъемлющим, что Полянскому не хотелось о нем говорить, или же, напротив, далеко не таким идеальным, чтобы о нем рассказывать. Во всяком случае, он не пожелал развивать личную тему, а вернулся к работе Данилова.
— Мне просто ужасно любопытно, — вкрадчиво начал он, — как и что там у вас. Когда читаешь книгу или смотришь фильм, это одно, а когда перед тобой сидит человек, который работает в тюремной больнице, — совсем иное. Из всего нашего потока ты небось единственный такой… К кому же мне приставать с расспросами, как не к тебе?
— Тогда переведем нашу дружескую встречу в режим интервью, — решил Данилов, взглянув на часы. — У тебя пятнадцать минут. Задавай вопросы, я на них отвечу. Любые.
— М-м-м… — Полянский в задумчивости постучал пальцами по столу. — У меня, собственно, они не подготовлены. Я просто хочу понять, чем твоя работа отличается от предыдущей. Ведь должна быть какая-то разница?
— Конечно, — кивнул Данилов. — Работаю я сейчас строго по графику, никаких безвылазных недель в больнице, получаю побольше денег, чем на прежней.
— Ну, я же не об этом, Вова… — укорил Полянский и поспешно добавил: — Про решетки, засовы и колючую проволоку тоже не надо, это и так ясно, атмосферу тюремную я более-менее представляю. В чем кардинальная разница? Вот у меня сейчас работа бойкая, живая, каждый день приходят на прием много людей. Это немного напрягает, но в целом нравится. А на кафедре было уныло, там интенсивного и разностороннего общения не было. Ты понял, о чем я?