Доктор Ф. и другие
Шрифт:
— Так значит... — вклинился было я.
Готлиб только махнул рукой:
— Ах, ничего это пока еще не значит! Известен лишь сам факт, но не более. Великий князь спустя несколько дней покончил собой... Способ и причины сейчас мало кому интересны. Сохранилось лишь его письмо к некоей особе, в котором князь о посещении оной девицы сообщал — но никак не о сути ее мистического откровения...
— А девица эта? — спросил я.
— Умерла, — спокойно отозвался Готлиб. — Всего на день пережила князя. Страдала чахоткой, бедняжка... Да если б и не умерла — толку-то? Приходя в себя, она совершенно не ведала, о чем вещала в состоянии транса. Нет, этот путь мы исследовали — увы, он ведет в тупик.
— Но ведь были еще, вы говорили,
— М-да, были, — согласился он. — Это направление тоже исследовалось. Их было трое, известны имена. Однако все они по разным причинам скончались в течение двух недель после упомянутого события. Как изволите видеть, сия тайна — губительна...
— Но позвольте! — не сдавался я. — Была же и стенограмма! Неужто и она не сохранилась?
— Что ж, мыслите вы правильно, — одобрил Готлиб, — но и тут вынужден вас разочаровать. Да, стенограмма, возможно, и сохранилась; князь даже в своем предсмертном письме говорит, кому он ее препоручил на сохранение — некоему загадочному персонажу с инициалами L.F. Уверяю вас, этого самого L.F. или хотя бы его потомков, его архив, если таковой имелся, искали вполне добросовестно, причем на протяжении вот уже ровно ста лет. Начинала еще царская полиция по приказу министра Плеве, искали даже в Гражданскую, а уж какие потом усилия приложил Лаврентий Палыч Берия, не к ночи будь помянут! Теперь вот мы грешные сбились с ног — всё продолжаем искать его следы...
Он снова примолк.
— И что же? — спросил я.
— А ничего... — сказал Готлиб. — Иногда какие-то проблески, но в сущности — никаких ощутимых результатов. Вот недавно опять насчет него что-то промелькнуло... Ищем-то мы ищем... Но...
— Значит, пока что и здесь тупик?
Готлиб развел руками:
— Пока что — да...
Теперь уже он молчал слишком долго, чтобы это можно было принять просто за интригующую паузу.
— Но ведь вы говорили, что существует еще одно направление, — сказал наконец я.
Опять уголки его губ шевельнулись в улыбке:
— Вы внимательны — это весьма похвально. Да, оно существует, и, на мой взгляд, оно гораздо более перспективно, нежели первое, связанное с Февронией и князем... Однако прежде, чем приступить, мне хотелось бы ненадолго отвлечь ваше внимание на другое... Как вы полагаете, почему тут мы вообще всем этим занимаемся?
— »Тут» — это в Центре?
— Не только. К примеру, мы с моим коллегой Гюнтером представляем совершенно, в принципе, я бы сказал, иную структуру — скажем так, параллельную. Впрочем, параллели, если вы слыхали о трудах нашего соотечественника Лобачевского, бывает, пересекаются... Но не в том суть; вопрос: во имя чего? Я имею в виду — во имя чего мы вообще занимаемся всем этим? — Почему-то при этом он, словно что-то поясняя, окинул взглядом кабинет.
Я лишь пожал плечами.
— В таком случае, — сказал Готлиб, — уж не взыщите — еще один вопрос: какой нынче год на дворе?
Странно: о том же морзянкой спрашивал загадочный «семнадцатый номер».
— Девяносто девятый... — машинально ответил я.
— Именно так! — почему-то обрадовался Стрельчатый. — Одна тысяча девятьсот девяносто девятый. А месяц какой сейчас на дворе?
— Сами знаете — декабрь.
— Стало быть, год приближается к концу. Ну! Ну же! Вам это ни о чем не говорит?
— Постойте, постойте... — начал я потихоньку соображать. — Вы имеете в виду?..
— Да! Да! — подбодрил меня Готлиб. — Все именно так и обстоит! Кончается год семьсот девяносто девятый — и Павел Петрович пишет свое послание. Кончается восемьсот девяносто девятый — и Николай Александрович вскрывает его... Сейчас заканчивается девятьсот девяносто девятый — и — стало быть...
3
Обладай правдой. Тогда блеск ее разовьется.
Из
— ...И — что же? — не понял я.
— А вот на этот вопрос я вам едва ли отвечу, — сокрушенно сказал Готлиб. — И вовсе не потому, что хочу что-либо утаить, а — попросту не знаю. Но, исходя из аналогии, исходя из круглости самой даты — согласитесь, что-то должно произойти! Лично я в этом не сомневаюсь! Вам так не кажется?
— Двухтысячный... Конечно, круглая дата... — мало что соображая, пробормотал я. — К концу каждого тысячелетия люди ждут конца света...
Готлиб был как никогда задумчив.
— И не всегда безосновательно, друг мой, — произнес он, — к превеликому сожалению — не всегда... Тут даже и не в круглости дело. Я вам назову дату куда менее круглую, но ее значение было бы преступно недооценить! Вам что-нибудь говорит число 2025?
Я лишь плечами пожал.
— Как?! — не в шутку поразился он. — Неужели вы о проблеме 2025-го года ничего не слышали?!
На моем лице легко читался ответ.
— Господи! — снова же поразился он. — Вот уж чего от вас, ей-Богу, не ожидал!.. Ну что ж, этот пробел нам придется немедля восполнить, иначе мы никак не сможем дальше продвинуться! — С этими словами он, к моей полной неожиданности, вдруг выкатил на середину кабинета переносную школьную доску, стоявшую у стены, и спросил: — Как у вас, кстати, дела обстоят с математикой?
— Если в рамках школьной программы... — стыдливо проговорил я, ибо в этих рамках у меня тоже дела обстояли так сказать... Впрочем, квадратные уравнения, помнится, решал когда-то без проблем.
Готлиб вздохнул:
— Ладно, значит, за неимением другого, нам придется сейчас обойтись этими рамками. В конце концов, это моя первая специальность.
— Вы были учителем математики? — несколько удивился я своему провиденью.
— Да. Было дело по молодости... Физмат Архангельского пединститута. Кстати, даже с отличием... Но с детьми, — вздохнул он, — знаете ли, иной раз так нелегко... Потом, когда на новом уже, так сказать, поприще бежал как-то раз из африканской тюрьмы... дело было в Зимбабве... и нечаянно попал в племя людоедов... — Я так и не понял, в чью пользу он хотел сделать сравнение, ибо, на этом месте осекшись, он сказал: — Однако мы отвлеклись... Итак, придется мне, видно, тряхнуть стариной. Полагаю, вы все же знакомы с декартовой системой координат?
— Немного...
Он в очередной раз вздохнул:
— Что ж, стало быть, придется обойтись тем немногим, чем располагаем...
Готлиб аккуратно построил на доске координатные оси, разметил их разноцветными мелками и построил какой-то график.
— Вот, взгляните, — сказал он. — Вдоль горизонтальной оси «Т» мы отмечаем время. С вертикальной осью «Z» дело обстоит несколько сложнее. Скажем так: это некая мера неустойчивости всего нашего сообщества. Если угодно, мера его предрасположенности к гибели. Только не спрашивайте меня, в каких единицах мы сию меру измеряем; поверьте мне на слово, что единицы такие есть, на каковую тему защищено немало диссертаций. Закрытых, разумеется. А теперь обратите внимание на эту кривую. — Он ткнул мелом в график. — В ней вся история человечества, если рассматривать ее с точки зрения безопасности всего нашего мира в целом. Можете не сомневаться, кривая построена с учетом анализа всех исторических фактов, математически абсолютно строго. Был применен весь арсенал развитой в последние годы могущественной науки — математической статистики, с использованием метода наименьших квадратов и сплайн-интерполяции. График описывается вполне приемлемым уравнением — это так называемая логарифмическая гипербола, но, если вы не возражаете, мы уж с вами не станем чрезмерно задерживаться на подобных тонкостях...