Доктор Серван

Дюма-сын Александр

— И это правда, граф, но судьбой устроено так, что со временем всякое горе ослабевает, вы еще молоды, из знатного рода, богаты…

При этих словах граф вздрогнул и невольно взглянул на доктора, будто заподозрив в этой фразе скрытый смысл.

— Да, я богат, — сказал Доксен и снова начал прохаживаться по комнате. — Я имею сто тысяч франков ежегодного дохода, что, впрочем, не помешает мне отдать вам половину своего состояния, если вы спасете мою жену, — прибавил он с горькой улыбкой.

— Тогда у вас осталось бы пятьдесят тысяч франков дохода. Это все-таки лучше,

чем ничего.

Сказав это, господин Серван взглянул на своего помощника. Ивариус с нетерпением ждал ответа графа.

— Что вы хотите сказать? — воскликнул Доксен, остановившись перед стариком.

— Когда человек любит свою жену так, как вы, то не удивительно, что он за ее спасение готов пожертвовать половину своего состояния, в особенности, если остающаяся у него половина приносит пятьдесят тысяч годового дохода. Но я хотел прибавить, что если бы вы дали мне даже вдвое больше, то и тогда я не смог бы спасти графиню Доксен, которая через час умрет.

— Значит, у нее уже началась агония? — прошептал граф.

— Да.

— И вы не можете привести ее в чувство хотя бы на десять минут? Так, чтобы она смогла говорить?

— Нет.

— Что бы вы ни сделали?

— Что бы я ни сделал.

Граф был бледен как мертвец.

— Хорошо, — сказал он, открывая один из ящиков своего бюро и вынимая несколько золотых, которые подал доктору, — я сожалею, что побеспокоил вас. Вот, получите за визит.

Доктор взял деньги, но, принимая их, почувствовал, что рука графа дрожит.

— Вы не хотите остаться у меня в долгу, граф? — поинтересовался доктор.

— Я хочу быть уверен, что вы получили свои деньги.

— Я могу прийти за ними позже.

— Тогда вы, вероятно, меня уже не застанете.

— Вы уезжаете?

— Нет.

— В таком случае я не понимаю…

— Доктор, вы слышали, чтобы кто-нибудь обещал себя убить?

— Да.

— В таком случае, доктор, через два часа вы сможете сказать, что видели человека, исполнившего свое обещание.

— И кто же это?

— Я.

— Значит, вы решились умереть, если умрет графиня?

— Это необходимо.

— Почему?

— Потому что я люблю ее и не могу без нее жить.

Эта фраза была произнесена так, что невозможно было уловить истинный ее смысл, поскольку голос Доксена при этом был полон злобы и отчаяния.

— Хорошо, — сказал доктор и протянул графу руку, — прощайте.

— Прощайте, — ответил тот и, обменявшись с доктором рукопожатием, упал в кресло.

Ивариус вышел вслед за доктором Серваном. В дверях они встретили Марианну.

— Нужно, чтобы вы спрятали меня в комнате, из которой я смогу видеть все, что происходит в спальне вашей госпожи, — сказал ей доктор.

— Для чего, боже мой?

— Потому что я опасаюсь несчастья, которое хочу предотвратить.

Марианна взглянула на Сервана и тотчас поняла, что у этого старика не может быть дурных намерений.

— А при необходимости, — добавил доктор, — мне придется туда войти.

— Хорошо, устраивайтесь в этой комнате, здесь вам будет очень удобно.

Старая служанка отворила дверь, доктор вошел в нее, предварительно

сказав Ивариусу, чтобы тот осведомился о здоровье прокурора, а после этого дожидался его дома.

XI

Место, которое Марианна показала доктору, оказалось превосходным: отодвинув немного портьеру, он мог видеть все происходящее в комнате графа. Серван поставил в угол свою трость и начал наблюдать. Граф некоторое время сидел, погруженный в размышления. После того как к нему пришло ясное осознание крушения всех его надежд, он встал и с досадой оттолкнул ногой кресло. Потом подошел к бюро, из которого за несколько минут перед этим вынул золотые монеты для доктора, достал из него связку бумаг и внимательно просмотрел их. По всей видимости, это нисколько не изменило его решения. Швырнув бумаги обратно в ящик, он запер его и воскликнул:

— Да, это необходимо!

Затем граф подошел к постели жены и позвал ее раза два или три, но в ответ та лишь глухо хрипела. Он постоял у постели, молча созерцая умирающую, которая в эту минуту была необычайно прекрасна, и потом, встав перед графиней на колени, взял ее исхудавшую руку. Казалось, в эту минуту другие мысли овладели им; он будто вспомнил о былых счастливых днях, его бледное лицо вдруг покрылось ярким румянцем, слезы навернулись на глаза, и он простонал, опустив голову на руку умирающей:

— Боже мой, боже мой! Верни ее мне!

После этого, словно надеясь, что бог внял этой краткой, но страстной молитве, граф поднял голову и вопросительно взглянул в лицо жене, на котором все явственнее читались признаки агонии.

— Будь проклята эта минута! — прошептал граф Доксен, вставая.

Затем он сел за стол и написал:

«Маркиза! Когда вы получите это письмо, дочери вашей уже не будет в живых; я сам, извещающий вас об этой скорбной новости, я, который, возможно, проклинал вас, я теперь последую за ней, как она последовала за мной два года тому назад. Вы видите, маркиза: любовь моя простерлась дальше, чем вы предсказывали. Бог дарует умирающим право прощать. Таким образом, от имени моей жены, вашей дочери и от своего имени я прощаю вас для того, чтобы и вы простили нас в ту минуту, когда Богу будет угодно призвать вас к себе, и да соединит Он на небе тех, кого разлучил здесь, на земле». В конце письма он поставил подпись: «Граф Доксен».

В ту минуту, когда он начал складывать письмо, ему показалось, что тяжелое дыхание графини оборвалось. Он обернулся к постели, и бледный, стал пристально вглядываться. Затем еще раз прислушался… Все было тихо. Тогда он вскочил, подбежал к постели, припал ухом к груди графини, затем поднялся и прошептал:

— Умерла!

Доксен пошатнулся, упал на постель и горько заплакал. Ничто не ускользнуло от доктора.

— Покончим с этим! — сказал граф.

Он подошел к шкафу, вынул пару пистолетов, зарядил их и положил возле письма, которое только что написал. Настала решительная минута, и доктор Серван подумал, что теперь ему следует объявиться. Он тихо отворил дверь кабинета и на цыпочках приблизился к графу, который в эту минуту складывал письмо, и сказал: