«Доктор Живаго» как исторический роман
Шрифт:
Вторая часть романа «Девочка из другого круга» открывается словами, точно фиксирующими исторический контекст:
Война с Японией еще не кончилась. Неожиданно ее заслонили другие события. По России прокатывались волны революции, одна другой выше и невиданней [Там же: 23].
Самое начало революционных событий 1905 года вводится в роман «ретроспективно». Н. Н. Веденяпин осенью 1905-го в Москве смотрит из окна на бегущих демонстрантов и вспоминает «…прошлогоднюю петербургскую зиму, Гапона, Горького, посещение Витте» [Пастернак: IV, 41]. Здесь Пастернак прибегает к одному из регулярно используемых им в романе приемов обозначения исторических обстоятельств и событий. В коротком, через запятую, перечне знаковых имен и памятных ситуаций современники Пастернака [48] не могли не увидеть предельно конспективного, но однозначно прочитываемого обозначения переломного события истории ХX века — Кровавого воскресенья 9 января 1905 года. В тот день в Петербурге 150 тысяч мужчин, женщин и детей с иконами и хоругвями отправились к Зимнему дворцу с пением псалмов и гимна «Боже, Царя храни»; они несли царю петицию
48
12 ноября 1927 года в ответ на слова о чрезмерной отрывочности и лаконичности его исторической поэмы Пастернак писал отцу и сестре: «Все, что вы мне написали (ты и Лида) о „Девятьсот пятом“, было бы совершенно справедливо, если бы только фактическая ткань Года не была элементарной и исторической азбукой для всего здешнего грамотного юношества. Правда в отличье от этой Богородицы, наизусть известной каждому, я мог бы дать свой прагматический комментарий; правда в таком случае книга по цензурным соображениям не увидала бы света» [Письма к родителям: 363].
49
В поэме «Девятьсот пятый год» Пастернак, упоминая Гапона, писал об этом событии: «Рвутся суставы династии данных присяг» [Пастернак: I, 270].
В том же эпизоде романа, в разговоре Веденяпина с толстовцем Нилом Феоктистовичем Выволочновым, также конспективно обозначена в репликах толстовца, упрекающего собеседника в увлечении декадентством, их совместная деятельность в 1890-х годах: «земство», «по выборам работали», «за сельские школы ратовали и учительские семинарии», «по народному здравию подвизались и общественному призрению» [Пастернак: IV, 43]. Весь обозначенный круг вопросов и занятий связан с общественной деятельностью после голода 1891 года, когда для ликвидации последствий голода в средней полосе России правительство обратилось за помощью к земским деятелям. Выборы в земские учреждения, повсеместное создание сельских школ и учительских семинарий во второй половине 1890-х (результатом чего стало резкое увеличение грамотности сельского населения), а также организация медицинской и страховой помощи рабочим сформировали в России общественное движение, ставшее в последующие годы основой для создания как либеральных, так и радикальных политических партий [Верт: 21–23].
В результате развития либерального движения возникает множество легальных общественных объединений в столицах и крупных городах, на собраниях которых с начала 1900-х либеральные деятели общаются друг с другом, произносят развернутые речи, раскрывающие их политические взгляды [Там же: 22]. Очевидно, что на подобных собраниях в Петербурге и Москве и выступает Веденяпин:
Из этой кутерьмы он удрал сюда, в тишь да гладь первопрестольной, писать задуманную им книгу. Куда там! Он попал из огня да в полымя. Каждый день лекции и доклады, не дадут опомниться. То на Высших женских, то в Религиозно-философском, то на Красный Крест [50] , то в фонд стачечного комитета [Пастернак: IV, 41] [51] .
50
Московское Религиозно-философское общество возникло в 1905 году, а под «Красным Крестом», скорее всего, понимается одно из возникавших с конца 1890-х под разными названиями обществ помощи политическим ссыльным и заключенным, называвшихся «политическим красным крестом» (ср., например, выше в цитировавшихся воспоминаниях М. Горького), которые существовали за счет благотворительных лекций и концертов.
51
Фоном событий представлены и идеологические споры — Выволочнов и Веденяпин говорят о В. Розанове, Ф. Достоевском и Л. Толстом и их взглядах на пути совершенствования мира. Обсуждаются представления о красоте у Толстого и Достоевского, «будем как солнце», фавны и пр., которые отвлекают, по мнению Выволочнова, от социальных проблем («России нужны школы и больницы, а не фавны и ненюфары», «мужик раздет и пухнет от голода» [Пастернак: IV, 41–42]). Веденяпин говорит о христианстве как об одном из инструментов социального устройства человеческой жизни.
В романе «Доктор Живаго», в соответствии с сюжетом, изображаются, естественно, московские события:
— «волнения на железных дорогах московского узла». В романе описана забастовка Московско-Брестской железной дороги — она началась 9 октября 1905 года («стоит моя дорога от Москвы до самой Варшавы», — говорит железнодорожный механик Тиверзин), однако в романе Пастернака чуть иная последовательность дней. Тиверзин, вернувшись домой, слышит от матери о Манифесте 17 октября:
Государь, понимаешь, манифест подписал, чтобы все перевернуть по-новому, никого не обижать, мужикам землю и всех сравнять с дворянами. Подписанный указ, ты что думаешь, только обнародовать. Из синода новое прошение прислали, вставить в ектинью, или там какое-то моление заздравное… [Пастернак: IV, 36];
— упоминается, что Московско-Казанская
— упомянуты аресты служащих железной дороги;
— описана демонстрация после объявления Николаем II манифеста «Об усовершенствовании государственного порядка»: неразбериха в ее организации, вызванная взаимными претензиями нескольких устроителей; шествие по Садовому кольцу от Тверской заставы к Калужской, пение революционных песен («Варшавянка», «Вы жертвою пали в борьбе роковой…», «Марсельеза») [52] ; стихийный митинг; разгон демонстрантов драгунами.
52
См. о пении революционных песен, в которых распространялись «символы политической культуры радикальной интеллигенции», как о необходимой части «политической культуры» эпохи [Колоницкий 2001: 16–17].
Все эти события описываются как будто с точки зрения железнодорожного мастера Тиверзина и его матери, получившей удар по спине драгунской нагайкой во время разгона демонстрации [53] . Ее рассуждениям о манифесте и о драгунах придается традиционное народное представление о «доброте» верховной власти, намерения которой искажаются исполнителями:
Смертоубийцы проклятые, окаянные душегубы! Людям радость, царь волю дал, а эти не утерпят. Все бы им испакостить, всякое слово вывернуть наизнанку [Пастернак: VI, 39].
53
Младший брат Пастернака вспоминал один эпизод, относящийся к концу осени — началу зимы 1905, когда Борис оказался в толпе демонстрантов, которую преследовал отряд драгун: «…выйдя на Мясницкую и пройдя несколько вниз к Лубянке, <…> столкнулся с бежавшей от Лубянки небольшой толпой прохожих, в ней были и женщины, подхватившие в ужасе и Бориса. Они бежали, по-видимому, с самого Фуркасовского, от патруля драгун, явно издевавшихся над ними: они их гнали, как стадо скота, на неполной рыси, не давая, однако, опомниться. Но тут, у Банковского, где с ними столкнулся Борис, их погнали уже не шутя, и нагайки были пущены в полный ход. Особенно расправились они с толпой как раз у решетки Почтамтского двора, куда тщетно пытались вдавиться прохожие. Боря был кем-то прижат к решетке, и этот кто-то принял на себя всю порцию нагайки, под себя поджимая рвущегося в бой Бориса. Все же и ему, как он сказал, изрядно досталось — по фуражке, к счастью не слетевшей с головы, и по плечам. Он считал нужным испытать и это — как искус, как сопричастие с теми, кому в те дни не только так попадало. Тем временем драгуны ускакали, оставив кое-кого лежащими на мостовой» [Пастернак А. Л.: 15].
Два персонажа — члены забастовочного комитета Московско-Брестской железной дороги Киприян Савельевич Тиверзин и отец будущего мужа Лары, Павел Ферапонтович Антипов, — которые в «уральских» главах романа будут играть роль фанатично жестоких, беспощадных членов революционного трибунала, здесь изображены подчеркнуто человечными, занятыми не только революционной деятельностью. Они проявляют способность к состраданию, заняты семейными проблемами: Тиверзин заступается за Юсупку, Антипов ищет возможности положить в больницу жену. Но и здесь Пастернак отчетливо подчеркивает убежденность этих персонажей в необходимости уничтожения существующего строя — как источника не только неравенства, но развращения человека:
— Ты им стараешься добро, а они норовят тебе нож в ребро, — ворчал он <Тиверзин. — К. П.> и не сознавал, куда и зачем он идет.
Этот мир подлости и подлога, где разъевшаяся барынька смеет так смотреть на дуралеев-тружеников, а спившаяся жертва этих порядков находит удовольствие в глумлении над себе подобным, этот мир был ему сейчас ненавистнее, чем когда-либо. Он шел быстро, словно поспешность его походки могла приблизить время, когда все на свете будет разумно и стройно, как сейчас в его разгоряченной голове. Он знал, что их стремления последних дней, беспорядки на линии, речи на сходках и их решение бастовать, не приведенное пока еще в исполнение, но и не отмененное, все это — отдельные части этого большого и еще предстоящего пути [Пастернак: IV, 33].
Важной сюжетной завязкой оказывается изображенное в 18-й главе второй части «Доктора Живаго» Декабрьское восстание 1905 года:
Были дни Пресни. Они оказались в полосе восстания. В нескольких шагах от них на Тверской строили баррикаду. <…> и на соседнем дворе было сборное место дружинников <…> туда приходили два мальчика <…> Ника Дудоров <…> другой был реалист Антипов [Там же: 51],
которые были знакомы Ларе. Лара с матерью временно переселяются в меблированные комнаты «Черногория», так как их квартира находится в опасном соседстве с баррикадами, вокруг которых разворачиваются столкновения восставших (вооруженных «дружинников», как они себя называли) и правительственных сил. Именно здесь Лару впервые видит Юрий Живаго, по «случайности» сопровождающий вызванного сюда виолончелиста. В романе, таким образом, противопоставляются уютный и достойный интеллигентский мир (дом Громеко в Сивцевом Вражке, где через несколько недель после подавления восстания устраиваются домашние концерты) и мир совершенно иной, связанный как с неправдой социального строя, так и с рождаемым им революционным протестом.
Сама Лара воспринимала переезд в «Черногорию» как возможность не видеть Комаровского, пока они будут «отрезаны от остального города» [Пастернак: IV, 54]. Это освобождение от Комаровского, связанное с обстоятельствами московского восстания, символически сближается с устремлением Паши Антипова в революцию, чтобы отомстить за Лару, о чем он будет говорить Живаго в их последнем разговоре в Варыкине. Лара воспринимает забастовки, баррикады, стрельбу как путь к освобождению:
Все, что происходит сейчас кругом, делается во имя человека, в защиту слабых, на благо женщин и детей. <…> От этого когда-нибудь будет лучше мне и вам [Там же: 53].