Долг и отвага. Рассказы о дипкурьерах

Попов Виктор Николаевич

Его сыну, батраку, дали землю здесь, под Шопроном. Впервые в роду Андрашей появилась своя земля. Но красным почему-то не повезло. Сорняк забил хорошие злаки: снова понесло дурманом старых порядков. Даже хуже, чем старых. Его, Андраша-бачи, надеявшегося прожить остаток дней у сына, в своем доме, а не в казарме, насильно призвали под ружье. Землю у сына отобрали. Бросили в тюрьму. Сказали: «Отпустим, если отец снова возьмет винтовку». Пришлось взять. А для чего, в конце концов? Обожгло, как раскаленное железо:

он — на стороне богачей, своих врагов, врагов тех, кто сидит сейчас в сарае. Андраш вдруг со всей остротой понял: жизнь этих узников — в его руках. Он может их спасти. Только он! А если не сделает, будет виновен в том, что сгубят хороших людей.

— Помолчи, Володь. Немного помолчи…

Ночь. Медленно текут минуты…

Щелкнул запор, дверь открылась. Лунный свет ослепил пленников. И — исчез. Его заслонила широкоплечая фигура. В дверь шагнул Андраш-бачи. Он сразу узнал Урасова.

— Володь, выходи. Все выходите. Будем бежать…

Крадучись, вышли за ворота. Скорее вперед! Через картофельное поле в кустарники, за ними — спасительный лес.

Сзади хлопнули выстрелы. Погоня! Быстрее, еще быстрее! Надо успеть скрыться, пока лежит утренний туман. Рядом с Урасовым, тяжело дыша, бежали Андраш, Ирэн и двое других.

В густом орешнике передохнули, напились из лесного ручья. Стали думать, как быть дальше.

— Знаете что, — сказал Владимир, — давайте дальше двигаться поврозь. Так будет менее опасно.

Шли на север. Время от времени Урасов внимательно оглядывался вокруг. Овраги. Рощи. Тропинки, уходящие вдаль. «Если все будет в порядке — день, ночь, а к утру — австрийская граница».

Долго лежали под одиноким стожком. Мучил голод Небесный шатер замерцал золотыми светлячками.

— Наведаюсь-ка вон в ту деревеньку.

— Опасно, — прошептала Ирэн.

— Другого выхода у нас нет.

Шел медленно, осторожно. Остановился у крайней избы. На задах огорода — густой терновник. Продрался сквозь колючки. Дом ветхий. Сараюшка под соломенной крышей. Вздрогнул. «Фу-ты, черт, овцы испугался».

Постучаться? Нет, обожду чуток. Дверь протяжно скрипнула. На пороге показался пожилой крестьянин. Заметил, что сарай не заперт, и направился к нему, что-то бормоча.

«Минута подходящая», — почувствовал Урасов.

— Добрый вечер, хозяин. Прости, если ненароком напугал.

— Здравствуй, коли ты человек хороший. Только почему с задов появился?

— Беда привела оттуда. Очень нужна помощь…

Владимир сказал, что он русский военнопленный, пробирается в Австрию, а оттуда — домой, в Россию.

— Вот только не знаю точно, где граница. Укажи, добрый человек.

Оказалось, что до рубежа совсем близко. Старик венгр рассказал, куда идти. Потом оглядел Урасова. «Да ты совсем оборвался, сынок». Старик пошел в дом и вскоре вынес чистую рубаху.

— Надевай,

надевай… Видишь, впору.

— Никогда тебя не забуду. Скажи, как зовут-то?

— Я нош. А тебя?

— Владимир.

Я нош дал на дорогу буханку хлеба. Целое богатство! Крепко обнялись. Владимир вернулся к тревожно ждавшей его Ирэн.

…Все оказалось так, как объяснил старый венгр. Ни разу не сбившись с пути, они наконец оказались в пограничном лесу. Дубы, осины, густой подлесок. «Может, прошмыгнем незаметно?» На всякий случай достал из башмака справку Красного Креста о том, что он — русский военнопленный Чупин. Зажал в кулаке.

Раздался треск ветвей. Перед ними выросли два солдата с винтовками. «Влипли все-таки», — огорченно подумал Урасов.

Пограничники ввели беглецов в небольшое здание, втолкнули в комнату. Появился офицер, видимо начальник погранпоста. Владимир вытянулся. Офицер — смуглый, франтоватый, с ухоженными усами — смерил его долгим взглядом.

— Комиссар?

— Никак нет, ваше благородие. Русский военнопленный, возвращаюсь домой.

— Тэкс. Документов, конечно, нет?

— Имеются.

Владимир протянул подложное удостоверение на имя Василия Игнатовича Чупина. Решил прикинуться простачком.

— А это кто? — кивнул на Ирэн.

— Жена…

— Что же это ты именно сейчас решил ехать домой?

— Все надоело, ваше благородие, до невозможности. Когда был плен — голодал, вшей кормил, пришли к власти красные, обещали хорошую жизнь — обманули. Домой не отправили, работу дали тяжелую, жил впроголодь. Будь она проклята, такая жизнь. Хочу домой.

Офицер постукивал мундштуком по столу, бросал на Урасова испытующие взгляды. «Похоже, не врет».

По знаку начальника погранпоста солдаты тщательно обыскали Урасова.

Офицер взял какой-то список. Начал называть фамилии, венгерские и русские.

— Имре Секея знаешь?

— Секея? Как же! Только он не Имре, а Йожеф. Бригадир грузчиков.

Монархист отмахнулся. Йожеф ему не нужен.

— Урасова Владимира знаешь?

— Не, не слыхал. У нас окромя меня еще трое русских работали, но Урасова не было.

— А Тибора Самуэли? Впрочем, его вчера поймали и пристрелили.

У Владимира чуть не вырвалось: «Врешь, гад».

Офицер проворчал: «Пошла мелкая рыбешка, вот и трать на вас попусту время». И вдруг заорал:

— Проваливай! Через пятнадцать минут поезд на Вену. Поедешь в лагерь для интернированных. Адрес тебе дадут.

Солдаты повели Владимира и Ирэн на станцию. Не верилось: неужели пронесло?! Владимир не помнил, как они очутились в вагоне.

За окном проплыло желтым пятном здание пограничного поста. Замелькали австрийские надписи. Зеленый луг, рощица, речка, мост. Только теперь Урасов окончательно сбросил оцепенение.