Долг и отвага. Рассказы о дипкурьерах
Шрифт:
— В Будапешт направляетесь?
— Нет, в Хатван.
В разговор вступил худой:
— Позвольте спросить, вы, кажется, не венгр?
Урасов посмотрел в упор. «Черт тебя возьми! На шпика похож».
— Я словак. Еду в Хатван, домой.
И тут — надо же случиться такому! — толстяк заговорил по-словацки. А Владимир ни слова по-словацки и не знал!
Ничего не ответил, промолчал. Соседи по купе смотрели на него вызывающе: ага, попался!
Поезд подошел к очередной станции. Купе опустело: все, кроме Урасова, направились
Владимир настороже. «Если появится полиция, попробую убежать под вагонами: тучные полицейские под вагоны не полезут». Встал в тамбуре, незаметно оглядывая перрон.
Двое вернулись из буфета. Поезд тронулся. За вокзалом мельком увидели шествие с красными знаменами. В чем дело? Новый пассажир в купе рассказал, что в Будапеште коммунисты борются за власть. Это было неожиданно.
Впрочем, Владимир и бровью не повел. «Может, провокация?»
Двое, ходившие в буфет, едят апельсины. Толстяк говорит пренебрежительно:
— Этих смутьянов быстро усмирят.
И вновь — подозрительные, недружелюбные взгляды в сторону Урасова.
Вечером, около шести, прибыли в Мишкольц. И здесь на улицах — демонстрации, красные флаги, вокзал тоже в кумаче! Мишкольц — рабочий город. Значит, действительно венгерский пролетариат поднялся! Толстяк и худой снова вышли. А когда возвратились, вид у них был мрачный, с пальцев толстяка исчезли перстни. «Спрятал, испугался!»
Владимир воспрянул духом. А в Хатване, где весь вокзал был запружен народом и гремели революционные песни, ему стало совсем весело. В Хатване соседи Урасова уже не вышли на перрон за новостями: все было и так ясно. Они угрюмо молчали. Вид у них был до крайности растерянный.
Урасов приткнулся к стенке купе и задремал. Проснулся на рассвете, когда поезд подходил к Будапешту. Толстяк и тот, который был с цепочкой («А где же она? И ее нет!»), бодрствовали. Видимо, не спали всю ночь. Когда показался вокзал, все повернулись к окнам: а тут какая обстановка? Урасов увидел на фасаде здания большой яркий плакат: рабочий перекрашивает парламент в красный цвет.
Тогда, в девятнадцатом
Об этом плакате Урасов вспоминал часто. Красный парламент. Грандиозно! Сколько отдано сил делу, которое наконец восторжествовало на венгерской земле! И словно специально выбран весенний март: в его солнечных лучах так ослепительно кумачовое половодье в городах и селах.
У Владимира было такое ощущение, будто он и не расставался со старыми товарищами. Задания так и сыпались — самые разные, самые неожиданные, все — срочные. Спустя много лет Урасов осознает: то, что поручалось ему весной и летом девятнадцатого года, пригодится в будущей работе дипкурьера. Будущей… А пока Владимир и не подозревал об этом будущем. Просто сам собою накапливался опыт, который потом выручит не раз и не два.
Память у Урасова отличная, но, воскрешая события, он все-таки
— Так, дружище Бен?
Бен — Бенедикт Хайду, боевой соратник Владимира, работавший в секретариате Бела Куна. После падения красной Венгрии он (как и Урасов) сложными и опасными путями пробрался в Советскую Россию, стал москвичом. И, естественно, Урасов и Хайду часто навещали друг друга.
— Так, Володя, — кивает Бенедикт. — У нас было много радости и было много трагического. Незабываемо и поучительно.
…По календарю — сто тридцать три дня красной республики. По пережитому — гораздо больше. Вот лишь некоторые эпизоды того, девятнадцатого года.
Венгерская Красная Армия сражалась на фронте против войск интервентов, бросившихся душить Советскую республику на Дунае. А с внутренней контрреволюцией ожесточенно бился вместе с другими патриотами отряд под командованием Тибора Самуэли. Отряд состоял из интернационалистов: русских, венгров, югославов, чехов.
…Тревога! Бойцы отряда быстро занимают места в вагонах. Погружены винтовки, пулеметы, боеприпасы. Тибор Самуэли — в кожаной куртке, с маузером — машет машинисту: «Давай!» Поезд мчится в Дьер. Там — контрреволюционное восстание. Дьер уже был совсем близко, когда Самуэли приказал остановиться. Прошел по вагону, приблизился к Владимиру.
— А ну-ка, Урасов, — на вокзал в разведку, узнай обстановку. Может, нас там поджидают с гостинцами…
Урасов спрыгнул на землю, осмотрелся. В темноте тускло белели рельсы, впереди никого не видно. По рельсам не пошел, а свернул с полотна.
…Вокзал. Монархисты, перехватившие телеграмму, уже поджидали революционный отряд Тибора Самуэли. В кассовом зале на деревянном диване сидел «наблюдатель». Солдатская шинель. В руках — винтовка. План восставших: встретить отряд Тибора, завести его в засаду и уничтожить перекрестным пулеметным огнем.
«Наблюдатель» неумело скручивал козью ножку, когда в зале появился Урасов. Это не местный! Караульщик от неожиданности едва не вскинул винтовку, но спохватился, вновь принял непринужденную позу.
— Свой? Красный? — спросил Владимира.
— А ты какого цвета?
— Я связной.
— Чей связной?
— Больно много знать хочешь.
«Наблюдатель» не успел глазом моргнуть, как его винтовка оказалась в руках Урасова.
— С винтовкой не шути, отдай!
— Я спрашиваю: чей связной?
— Ну, меня прислали из гарнизона встретить отряд Самуэли и показать дорогу. Отдай винтовку-то!
Владимир уже хотел было отдать винтовку, но взгляд его упал на руки, протянутые за оружием. Холеные пальцы, на указательном — дорогой перстень. Урасов схватил «солдата» за грудь и так тряхнул, что пуговицы шинели отлетели. Под нею был офицерский китель!
— Ну, паразит, не вышел твой номер!
План восставших провалился. Отряд Самуэли вовремя подоспел на помощь дьерским коммунистам!