Долгая дорога к храму (рассказы)
Шрифт:
— Чего ты там не видел со вчерашнего дня? Давай я лучше Нинке позвоню. О сыне бы подумал… Про меня-то уж — ладно… Чего ему оставишь?..
— Тебя с твоим сусликом! Звони в комитет, я сказал.
— А суслик-то, как ты его называешь, тебе бы больше сейчас пригодился. Он как-никак в ФСБ теперь служит.
— Машину мне! Машину! — закричал Герман на жену. — Чтобы через пять минут!..
— И пошел ты тогда! — отмахнулась Фаина. — Сам вызывай.
Герман набрал номер телефона своей приемной:
— Этот олух возле тебя трется? — спросил он Галину, не называя ее по имени.
— Какой олух? Плешко, что ли?
— Какой
— А он заявление написал и уехал обедать, — ответила секретарша.
— Какое еще заявление?
— По собственному. Сказал: «В гробу я видел такого шефа возить». И уехал.
— Да что вы все там?! — взорвался Герман. И тут же взял себя в руки. — Слушай, он сегодня не раньше тебя появился в приемной? Не мог он подкинуть записку?
— Да вы чего, Герман Петрович? Он от руки-то пишет, как кура лапой. А к машинке и не подходил никогда… А вы чем так допекли его сегодня? Красный давеча прилетел! И сразу — заявление…
— Много будешь знать, меньше будет премия, — оборвал ее Герман. — Меня сегодня нет. — И попробовал пошутить: — А буду ли завтра, один аноним знает!
— Э-э! Типун тебе — шутить так-то!.. Отдыхай. Уж как-нибудь прикрою. И не думай не про каких анонимов. Шутки это чьи-то дурацкие.
Герман прошел в спальню, не раздеваясь, повалился на кровать, уставился глазами в потолок. «Шутки это чьи-то дурацкие»… Знать бы чьи… И кто тут больше дурак — кто пишет такие записки или кто на них так реагирует?… Вообще-то любой бы на моем месте… А что бы он делал на моем месте? Стал бы искать автора? Или задумался бы: почему?… Автора я уже пробовал вычислять. Не повезло… Теперь — почему?… Кому могут писать такие записки? Тому, кого можно этим напугать? Значит, кто-то считает, что я трухну?… А я трухнул?… Любому было бы неприятно. И я, оказывается, не железный дровосек… Ну, и не Страшила — точно… Просто — такой хреновый день… Такой трухлявый пень!.. День — пень… Что дальше? Хрень? Или кремень? А, может, ремень?.. Ой, ремня не надо!.. Премия за самый короткий роман без названия… Всего одна строка: «Не надо. Я — сама.» И думай, что хочешь. Гениальней «Черного квадрата»!
— Герман, ты не спишь? — донеслось из гостиной. — Нина приехала. Ты сюда выйдешь или мы к тебе пройдем?
— Ты — наследница первой очереди, пиши сама, что хотела бы от меня получить, — ответил он, не поднимаясь с кровати.
— Герман Петрович, это не серьезно, — услышал он голос нотариуса. — Надеюсь, вы в силах выйти?
— В силах, в силах. Иди сюда, не дури! — заглянула в спальню жена. — Ну, ты бы еще в сапогах улегся!
Нарочито кряхтя, Герман поднялся с кровати, нарочно взъерошил перед зеркалом волосы, вышел в гостиную, тяжело сел к столу.
— Не дадут о душе спокойно подумать… Ладно, спрашивайте — отвечаю.
— Я немного в курсе ваших проблем, Герман Петрович. Фая вкратце рассказала, — деловито начала Нина. — Как вы сами думаете, чем могло быть предопределено такое послание? Вы кому-то крупно задолжали, перешли дорогу в карьере или дали кому-то серьезный повод для ревности? Короче, кому выгодно так шантажировать вас?
— Я, конечно, не ангел, где вы их теперь найдете? Но не должал, не переходил и не давал. Бог свидетель! — ответил Герман.
— Ну, бог свидетель всему. Оставим его в покое. Скажите, что и в чью пользу вы намерены завещать?
— Я?
— Нина, он спятил сегодня, чушь несет всякую, — рассердилась Фаина. — Извини нас, пожалуйста.
— Хорошо. Вы тогда обсудите всё, и я вас жду у себя. Адрес, приемные дни и часы указаны в визитке. — Она сложила приготовленные бумаги в папку, легко встала из-за стола и пошла к выходу.
— Нина, а может, чего ни будь?… — каким-то несвойственным ей жалобным голосом спросила Фаина.
— Спасибо. В другой раз. — И вышла.
— Ну, Бубен, ты и балда у меня! Не стыдно? Я человека с работы сорвала ради тебя, а ты дурака валять? «Интеллигентный человек»!
— Ради меня или ради себя? Я себе что-то должен завещать? — спросил Герман, отправляясь обратно в спальню.
— Урод! — тихо сказала ему вслед Фаина. И громче: — Господи! Столько лет!.. За что? И верно, лучше бы пришибли чем…
Спал Герман беспокойно и среди ночи вскочил от ужаса, сдернув с жены одеяло.
— Ты чего это? — спросила Фаина, напуганная хриплым стоном мужа. — Болит чего или сон дурной? Куда ты не хочешь?
— Спи! Я сейчас. — Он глотнул воды из стакана, который всегда ставил на ночь на тумбочку у кровати, и упал головой на подушку. «Это что, каждую ночь теперь такая чушь будет сниться?» — подумал он и напряг память, чтобы вспомнить подробности только что пережитого видения.
А видел он мужа Галины Серегу. Тот орлом сидел на «очке» какого-то нескончаемо длинного грязного туалета и мял в руках клок газеты. «Ты чего это здесь?» — якобы спросил его Герман. — «Я «по большому» сижу. А ты как тут оказался? Тебя же нету уже…» — «Как это нету? И я «по большому» зашел. Можно мне рядом?» — «А тебя ведь инет! Мне Галка вчера сказала, я не поверил. А сегодня — читаю: правда.» — И Серега отдал Герману мятый клочок газеты. Герман расправил его и прочитал: «Областной комитет по телевидению и радиовещанию с прискорбием сообщает, что 15 мая сего года после непродолжительной медвежьей болезни скоропостижно скончался председатель комитета Герман Петрович Бубнов. Похороны уже состоялись.» — «Ты прав, — сказал Герман. — Только не написано, где состоялись похороны.» — «А вот здесь и состоялись!» — Серега вскочил с «очка» и стал толкать туда Германа вниз головой. — «Не хо-чу-у-у!» — закричал Герман благим матом и вырвался из рук Сереги, содрав с него какую-то попону.
Как он теперь видел, это было одеяло Фаины. «Надо же, как написали сволочи: «после непродолжительной медвежьей болезни…» Это значит, я обделался? А на самом деле?» — Герман сунул руку под одеяло, пощупал трусы: «Приснилось!» — вздохнул с облегчением и тут же вздрогнул: «А причем тут Серега? Это и есть «серьезный повод для ревности»?
Долгая дорога к храму
В канун светлого праздника Воскресения Христова, на рассвете Великого Четверга страстной седмицы в кованные двери храма Всех святых, в России просиявших, что в селе Всехсвятское, нетерпеливо постучали.