Долгая ночь (сборник)
Шрифт:
На другой день послал я разобраться в тот город Гринева, а часам к двенадцати ночи собрали с Шаховым опергруппу и пошли к Клавдии Зиберовой.
Жарков слово сдержал, и мы теперь о ней много чего знали: лет ей двадцать девять, живет с матерью, обе нигде не работают. У Клавдии что днем, что ночью дым коромыслом. А на какие доходы пьянки-гулянки, никто объяснить не может. Бывают в ее доме и драки — соседи говорят, когда пьяные мужики Клавку делят, а мужиков ходит много.
Правда, до этого мы с Шаховым поспорили: он считал, что тратить на Клавку время нет ни смысла, ни резона, что если по всяким пьянчугам ходить — работать некогда будет.
Дом Зиберовых пятистенный, большой, тесом крытый, пристроена к нему сараюшка. Во дворе, под навесом, поленница сложена. Месяц ясно светит, видно все.
Расставили как нужно людей и стучим в дверь — никто не откликается. Стучим кулаком, раз, другой, третий. Из-за двери голос: «Кто там буянит? Чего спать людям не даете?»
Шахов откликается: «Свои, Клавка нужна, отворяй!»
Ждем. Слышим, крюк изнутри отбросили. Дверь приоткрылась, Клавдия Зиберова зло спрашивает — что еще за «свои» объявились?
Шахов говорит — из угрозыска, проведать тебя пришли. Зиберова сразу в крик: «Что за беззаконие! Ответите! Я прокурору нажалуюсь! Людей среди ночи...»
А справа, в ночной темени вдруг слышу, Коняхин кричит: «Стоять!» Мы и глазом моргнуть не успели, ведет он с Жарковым всклокоченного парня. Он, оказывается, из окошка выпрыгнул, да прямо на них.
Ну, говорю, Клава, жалобу прокурору завтра будешь писать, право у тебя такое есть, а сейчас на улице нас не держи, надо нам глянуть, кто у тебя в гостях кроме вот этого.
Что в комнате увидели, скажу кратко, потому как неинтересно, а главное — противно. Лежала на полу мертвецки пьяная женщина, ничем, можно сказать, не прикрытая. Клава на нее тканый половичок набросила. На столе — тарелки с объедками, грязная посуда, окурки, порожние бутылки.
Хозяйка растрепанные волосы с затылка на лоб перекинула, лентой перетянула. Не успели, говорит, прибраться, подруге Машке день рождения отмечали.
Я велел кудлатого парня в угол посадить, Клавдию спрашиваю — кто такой?
Она плечом повела, на лице усмешка: почем мне знать? Машкин хахаль, с ней пришел. Виктором звать.
Шахов на стол указал — четыре, мол, стакана, еще один человек должен где-то быть. Клавдия снова усмехается — нет больше никого, тут с вечера разные заходили, Машку поздравляли, то их стакан...
Четвертого нашли в подполе. Как люк в кухне откинули, он оттуда закричал: «Не стреляйте, сам вылезу!»
От него невыносимо несло водочным перегаром. Сколько я за годы работы в милиции пьяных видел, можно было бы, кажется, и притерпеться. А нет — не мог, и сейчас не могу на них, на пьяных, безразличными глазами смотреть! Противны они — и все тут! Этот, что из подполья вылез, назвался Леонидом, на вид ему было лет 27-28, документов при нем никаких. Шахову говорю: что толку их тут держать, отправляй в горотдел, до утра протрезвеют, тогда поговорим. А тут без обыска не обойтись: если парни только ради водки да женщин сюда пришли — чего бы им от нас в подпол прятаться и из окон прыгать?
Клавдия демонстративно отвернулась: ищите, такая ваша собачья служба, а мне все одно завтра на вас жалобу писать, так я еще и про самочинный обыск добавлю.
Обыскали все: комнату Клавдиной матери, сухонькой, сгорбленной старушки, чердак, сараюшку, подполье — ничего. А я на оперработников смотрю: умучились парни, а все же плохо,
Пригласили двух понятых — пришлось соседей среди ночи потревожить, — но тут деваться некуда, без понятых обыск проводить нельзя. Я с Коняхиным полез в подпол. Он у Клавдии сложен что надо, по-хозяйски: глубокий, в рост, стены и пол кирпичом выложены. Стоят две бочки с квашеной капустой, в углу картошка насыпана, крупная, чистая. Тут же фанерные ящики. Кричу — давай, Клавдия, к нам спускайся, при тебе будем смотреть.
Картошку я решил на конец оставить, под ней тоже ведь можно тайник устроить, и начал с бочек. Одну простукал — глухо. От другой по верху тоже глухой звук, а ниже — звонкий, вроде там пустота... У хозяйки в глазах испуг, на лице кривая улыбка — веселости и в помине нет. Что там, говорю, упрятано? Молчит.
Оказался в бочке обрез двуствольный да десяток охотничьих патронов — ведь хитро как тайник устроили: квашеная капуста от верха и до середины, посредине бочки дно, а снизу тайник — наклони бочку и прячь что хочешь.
Опускаю некоторые наши милицейские детали и подробности — что и как писали-оформляли, как стаканы и бутылки упаковали, чтобы следы пальцев сохранить, как обрез в чемоданчик укладывали — чтобы о стенки не терся, на нем ведь тоже возможны чьи-то следы...
Закончили все дела часам к восьми утра. Клавдия теперь сидела ко всему безучастная. Шахов ей сказал: придется в горотдел ехать для допроса. И добавил — и прокурору на нас сможете нажаловаться. Ее и это не тронуло — сидит, под нос себе бубнит: «Ничего я не знаю»...
Я Шахову тихонько говорю — чего, мол, женщину подначиваешь? Нашли обрез и обрадовались! Нам же с ней еще работать да работать! От ее показаний многое зависит. А Шахов рукой махнул — куда она теперь к черту денется. И спрашивает — а с этой вот пьянью что делать будем?
Усадили хозяйку в машину, рядом уложили так и не пришедшую в себя от перепоя подружку Машу и поехали. В горотделе взялись за допрос — я Леонида, Шахов — Виктора. Часа полтора я с Леонидом толковал. Вел он себя спокойно, отвечал бойко. Ну, сидел в колонии, было дело. Ну, попал на три года за хулиганство, месяц как освободился. Клавка-то? Да познакомился случайно, зазвала вот в гости. Ни Машки, ни ее кудлатого хахаля до вчерашнего вечера и не знал вовсе. Оба они, Виктор и Леонид, вчера малость перебрали, оттого и испугались, когда милиция нагрянула. Оттого он в подпол полез, прятаться, а кудлатый еще прежде в окно кинулся... Про обрез и патроны ему ничего не известно, это Клавкины дела, с нее и спрос. К ней в дом мало ли какие мужики таскаются. Под конец Леонид совсем осмелел. Вот вы, говорит, милицейские начальники, за такими гулевыми бабенками построже бы смотрели, чтобы они, значит, добрых людей не совращали.
Слушаю его и думаю — нахал ты, ведь нарочно меня на пьянки-гулянки сбиваешь! Уводишь от того, что поважнее... Но от чего?
У Шахова тоже результат невелик, протокол пустой.
Отправили Виктора и Леонида в КПЗ, велели держать в разных камерах. Времени у нас в обрез, только сутки. А там выпускай, если ничего за ними не найдем.
Шахов говорит — давайте передохнем малость, а то с ночи на душе муторно, и чай не спасает. У меня тоже голова точно свинцом налита, но я знаю, что не усну. Не смогу.