Долгая ночь (сборник)
Шрифт:
Марчук ожидал аккурат полтора часа. Пятаков — грузный, в белом парусиновом кителе и коричневых сандалиях, шел от трамвайной остановки неспешно, прижимая к боку новенький портфель...
Марчук встал со скамейки, вежливо поздоровался: добрый вечер, Александр Иванович!
Тот с недоумением остановился, посмотрел на капитана:
— Добрый вечер и вам... А что случилось?
— Да ничего такого... Я старший инспектор уголовного розыска Марчук. Нам бы надо потолковать, Александр Иванович. Пройдемте в райотдел.
— В райотдел? — Пятаков изумился. — У меня нет для
Марчук пожал плечами:
— Это, знаете, в плохих детективах пишут, как свидетели куражатся. А у нас с вами не детектив. Предупреждаю: не пойдете по доброй воле — вызову наряд и доставлю приводом, такие мои права.
— Да? — Пятаков взвился. — Приводом? Арестуете, что ли? Ни за что ни про что?
Марчук вздохнул:
— Ладно вам, Александр Иванович, по пустому артачиться! Вы ведь знали Арефьева?
— Что значит «знал»? Я и сейчас его знаю!
— Сейчас вы его знать не можете. Его уже нет в живых.
Портфель выпал из-под локтя Пятакова, он уставил невидящий взгляд на Марчука и приглушенно проговорил:
— Ну вот... Ну вот... Я же им говорил...
Следователь Гринин — резкий, нервный, порою нетерпеливый. Может во время допроса и оборвать: что воду льете? Или: тут все уже понятно, хватит об одном и том же! Или: не тратьте порох, и так все ясно. Он действительно все понимал с лёта. Дело свое знал, работал с полной отдачей.
Гринин ждал у начальника райотдела. На Марчука глянул хмуро: чего, мол, всех баламутишь?
Марчук, зная характер Гринина, не обиделся. Сказал спокойно: нашел. В дежурке ждет. Пятаков фамилия. Провожал Арефьева и Ковалева на вокзал. Как узнал, что Арефьева убили, аж портфель свой выронил...
Гринин подобрался: Да? А что ему такое известно?
— Вот этого не знаю, его на улице допрашивать не стал.
— Ах, господи, что ты время тянешь? Давай его сюда!
Едва Пятаков — все еще растерянный — вошел в кабинет, Коломин бросил Марчуку:
— Налейте ему воды, пусть успокоится. — И, обращаясь к Пятакову, представился:
— Я — начальник райотдела, а это — товарищ Гринин, старший следователь городской прокуратуры. С капитаном Марчуком вы уже познакомились. Так что можете рассказать об Арефьеве?
Пятаков облокотился на стол, охватил руками огромную голову и сбивчиво заговорил:
— Но как же так?.. За что? Ведь с ними были только женщины... Зачем они поехали? Я же говорил...
Гринин жестко вмешался:
— Да возьмите себя в руки! — он пододвинул к Пятакову бланк протокола допроса: — Вот тут распишитесь, что вы предупреждены об уголовной ответственности за отказ давать показания и за дачу заведомо ложных показаний. Расписались? Ну, теперь спокойно и по порядку: давно ли знаете Арефьева и Ковалева? Какие у вас с ними отношения? Что там за женщины?
Пятаков отпил из стакана воды, достал платок, вытер лицо и начал рассказывать. Получилось вот что: Арефьев руководил одним из отделов главка в Кемерове, Ковалев — работник того же отдела. Года два-три назад Пятаков, будучи
Пятаков пригласил Арефьева, когда тот будет в Новокузнецке, проведать его, своей рукой нарисовал ему в записной книжке схемку, как лучше найти его. Но Арефьев так у него в гостях и не побывал. В день отъезда из Новокузнецка Арефьева и Ковалева договорились уйти с работы пораньше. Часа в три вместе поехали в гостиницу, сдали там номер, забрали портфели и поехали на вокзал. До поезда оставалась уйма времени. Решили посидеть в вокзальном ресторане. На обед хватило двух часов. И поели, и изрядно выпили. Пятакову потом за это от дочери досталось.
Вот там, в ресторане, Арефьеву вдруг захотелось пива — вынь да положь! А в ресторане его не было. Пятаков вспомнил: пиво часто бывает рядом, в семнадцатой столовой. Пошли. Пиво и правда было, в ларьке, рядом со столовой. Взяли по две кружки, сели за столик. И тут подошла к ним женщина. Лет двадцати пяти, может, чуть постарше. Волосы светлые, высоко зачесанные. Глаза черные, и под ними темные круги. Ниной звали. Она и прилипла к Степану. Ну, к Арефьеву. Угости да угости, дяденька, пивком! Арефьев ей кружку пододвинул. Она разом половину выпила, а потом взяла руку Арефьева, положила себе на грудь, на вырез и говорит: «Чуешь? Люблю, дяденька, когда сердце вот так колотится!» Тут еще две бабенки подсели, со своими стульями. Видно, тоже из таких... Нинка к Арефьеву льнет, смеется: «А что, дяденька, поехали гулять на Томь?» Я Арефьеву говорю: ты глянь, что это за птицы! Куда ты лезешь? А того уже понесло, кричит: «Гулять так гулять! Поехали!»
Дошли компанией до остановки трамвая, сели на «двойку». Пятаков сошел у кинотеатра «Юбилейный», а Арефьев и Ковалев с тремя женщинами поехали дальше...
Гринин дописал последнюю строчку, спросил Пятакова, может, что еще приметил? Пятаков подумал: а точно, приметил. Те две женщины, что позднее подсели к их столику, до этого сидели за столиком с каким-то парнем. Нет, в лицо парня не запомнил, все на женщин смотрел, удивлялся: какие они развязные и помятые. Ну про Нинку сказал. Да, у нее белые босоножки, платье цветастое, с вырезом, и плащ зеленый, болоньевый. Другая женщина — маленькая, рыжая, лет двадцати, не говорит — тараторит. Все присоседивалась к Ковалеву, а тот на нее ноль внимания, его третья заинтересовала, та, что все время молчала и непрерывно курила сигарету. Уж не знаю, как ее зовут...
Коломин, глядя, как давно успокоившийся Пятаков неспешно подписывает страницу за страницей протокол допроса, ненароком спросил: вы-то когда до дома добрались?
Пятаков, не поднимая головы, объяснил:
— Часов в семь. У подъезда сидела соседка из двенадцатой квартиры, которая еще дружила с моей женой. Увидела меня, глаза стали злые, говорит: — Ирод ты, Александр Иванович, и смерть жены тебя не угомонила, все пьешь!
Коломин кивнул Марчуку — тот вышел к дежурному, связался по телефону с Володей Габидуллиным и велел быстренько проверить у женщины из двенадцатой квартиры показания Пятакова и узнать у дочери, не уходил ли он вечером из дома.