Долгая прогулка
Шрифт:
— Шрам, — напомнил Гэррети.
— Я отвлекся? — Макфрис вытер лоб и расстегнул рубашку. Они были на холме. Во все стороны уходили волны леса, упираясь на горизонте в горы.
Милях в десяти среди зелени краснела пожарная вышка. Дорога вилась через все это, как серая змея.
— Сперва все было чудесно. Мы трахались с ней еще три раза, в машине, нюхая коровье дерьмо с ближайшего пастбища. Я никак не мог вычесать шерсть из моих волос, сколько ни расчесывал их; но это было неважно, потому что я любил ее. Я это знал, но никак не мог ей объяснить, — ни языком, ни членом.
Нам платили сдельно.
— Ага, — Гэррети потер ладонью шею, потом вытер руку о штаны, оставив на них темное пятно.
— А внизу Прис не сидела без дела. По вечерам она часами могла говорить о своих подружках, о том, кто как работает, и, конечно, она работала лучше всех. Не очень приятно соревноваться с любимой девушкой. В конце недели я принес домой чек на 64.40 и стал лечить свои мозоли. Она притащила девяносто и тут же отнесла их в банк.
Так шло и дальше. В конце концов я перестал трахаться с ней.
Приличней было бы сказать, что я перестал делить с ней ложе, но на ложе мы ни разу не были. И у меня, и у нее всегда была куча народу, а на мотель разоряться я больше не мог, поэтому нам приходилось делать это на заднем сиденье машины.
Ей это нравилось все меньше, и я знал это и начал потихоньку ненавидеть ее, хотя еще любил. Поэтому я предложил ей выйти за меня замуж, чтобы все решить. Она стала вилять, но я настаивал на ответе.
— И она ответила «нет»?
— Конечно. «Пит, мы не можем. Что скажет моя мама? Пит, мы должны подождать». Пит то и Пит се, и всегда реальной причиной были деньги, те, что она зарабатывала на пуговицах.
— Тогда зачем ты ее упрашивал?
— Не знаю, — Макфрис яростно потер шрам. — Я чувствовал себя неудачником, потому что мне нечем было доказать ей, что я мужчина, кроме члена, который я совал ей между ног, а ей и этого особенно не хотелось. Сзади ударили выстрелы.
— Олсон? — спросил Макфрис.
— Нет. Он еще здесь.
— А-а.
— Шрам.
— Слушай, что ты пристал?
— Ты спас мне жизнь.
— Ну и иди к черту.
— Шрам.
— Я подрался, — сказал Макфрис после долгой паузы. — С Ральфом, парнем с упаковки. Он подбил мне оба глаза и сказал, чтобы я убирался, не то он мне и руки переломает. В тот вечер я сказал Прис, что еду домой, и предложил ей поехать со мной. Она сказала, что не может. Я сказал ей, что она превратилась в рабыню своих пуговиц, и еще много всякого. Я и не знал, что во мне накопилось столько яду. Я сказал, что она паршивая стерва, которая не видит ничего, кроме своей банковской книжки. Это было в ее квартире, и в первый раз мы остались одни — ее соседки ушли в кино. Я пытался затащить ее в постель, и она ударила меня в лицо ножом для разрезания писем. Ей прислали его какие-то друзья из Англии. Она ударила меня, как будто я хотел ее изнасиловать. Как будто я был больной и мог заразить ее. Понимаешь, Рэй?
— Да, — сказал Гэррети. Впереди у обочины стоял белый трейлер, и, когда они подошли ближе, лысый мужчина — видимо, владелец машины, начал снимать их кинокамерой. Пирсон, Абрахам и Йенсен одновременно
— Я плакал, — сказал Макфрис. — Плакал, как ребенок. Я упал на колени, целовал ее юбку и умолял простить меня. Кровь текла с моего лица на пол, и это было действительно неприятно, Гэррети. Она убежала в ванную, и ее вырвало. Она вернулась, принесла мне полотенце и сказала, что никогда больше не хочет меня видеть. Она тоже плакала и спрашивала, почему я так обидел ее. Понимаешь, Рэй, она разрезала мне лицо и спрашивала, почему я ее обидел.
— Да.
— Я так и ушел с полотенцем у лица. Мне наложили двенадцать швов, и вот конец истории про шрам. Ты доволен?
— Ты с тех пор ее не видел?
— Нет. И не хочу. Теперь она кажется мне очень далекой, очень маленькой. Она в самом деле была рассудительной. И жадной. Знаешь, все видится на расстоянии. Еще вчера утром она очень много значила для меня. А теперь она — ничто. Я рассказал тебе это все, и мне даже не больно. Так что, наверное, это не имеет отношения к тому, почему я здесь. А ты?
— Что?
— Почему ты здесь?
— Не знаю, — его голос был механическим, как у куклы. Урод д'Алессио не видел мяча, который летел ему в лицо, и ему наложили швы. А раньше (или позже — у него уже все спуталось) он нечаянно ударил своего лучшего друга стволом ружья. Джимми. Может, у него тоже остался шрам, как у Макфриса.
— Не знаешь, — сказал Макфрис. — Умираешь и не знаешь, почему?
— Когда умрешь, это уже неважно.
— Может быть, но ты сам должен это знать, Рэй.
— Что?
— Про себя. Ты в самом деле не знаешь этого? В самом деле?
Глава 9
“Отлично, парень, вот тебе вопрос — прямо в десятку!”
В час дня Гэррети опять подвел итоги.
Пройдено сто пятнадцать миль. Они были в 454 милях к северу от Олдтауна, в 125 милях от Огасты, столицы штата, в 150 от Фрипорта (или больше… Он боялся, что от Огасты до Фрипорта дальше, чем двадцать пять миль), а это уже две трети расстояния до границы Нью-Хэмпшира. Похоже было, что они дойдут.
За девяносто минут никому не выписали пропуск. Они шли по однообразным сосновым лесам, миля за милей, краем уха слушая приветствия. К тупой боли в ногах Гэррети добавились острые уколы в левой икре.
Потом, ближе к полудню, когда жара достигла пика, ружья заговорили опять. Парень по фамилии Тресслер, номер 92, получил солнечный удар, и его застрелили, когда он лежал без сознания. Другой участник вдруг упал в конвульсиях и бился на дороге, издавая непонятные звуки распухшим языком, пока его не нашла пуля. У Ааронсона, номер 1, обе ноги схватило судорогой, и он был застрелен на белой линии, когда стоял, как статуя, подняв вверх напряженное лицо. А через пять минут еще один парень упал без сознания. «Так будет и со мной, — подумал Гэррети, обходя распластанное на асфальте тело. На лбу у парня, которого он не знал, блестели крупные бисеринки пота. — Так будет и со мной, я больше не могу, я не переживу этого».