Долгая прогулка
Шрифт:
— А, хрен с ними, — бросил Макврайс, развернулся и пошел вперед, опустив голову.
Теперь дорога стала ровной. Идущие взошли на платную магистраль. Впереди мелькнул джип Главного, быстро удаляющийся в южном направлении, холодный флюоресцентный свет блеснул в стеклах черных очков, и у обочин вновь появились толпы зрителей, только теперь они находились дальше от Идущих, так как шоссе на этом участке состояло из четырех автомобильных полос, даже из пяти, если считать проходящую по центру дороги травяную полосу.
Гаррати поспешно свернул на эту центральную полосу и зашагал по подстриженной траве, чувствуя, как роса пропитывает его истертые туфли. Кто-то
Гаррати достал флягу, сделал большой глоток, завинтил крышку и снова задремал. До Огасты восемьдесят миль, быть может, восемьдесят четыре. Мокрая трава под ногами успокаивает…
Он споткнулся, едва не упал и мгновенно проснулся. Какому-то дураку взбрело в голову высадить на травяной полосе сосны. Гаррати знал, что это дерево — символ штата, но сосны посреди дороги — не слишком ли это? Да как же можно идти по траве, когда…
Нет, конечно, не надо идти по траве.
Гаррати вышел на левую полосу, по которой шло большинство ребят. Сзади на магистраль поднимались еще два автофургона, чтобы Взвод мог держать под контролем всех оставшихся в живых Идущих. Не следует идти по траве. Вот и опять над тобой подшутили, старик. Не смертельно, всего лишь очередное маленькое разочарование. Вполне банальное. Главное… не давать себе воли желать чего-нибудь, рассчитывать на что-то. Двери закрываются. Закрываются одна за другой.
— Они за ночь свалятся, — сказал он вслух. — Свалятся за ночь, как жуки со стенки.
— Я бы не стал на это рассчитывать, — произнес Колли Паркер. Судя по голосу, он тоже устал и раскис; наконец и его пробрало.
— А почему?
— Понимаешь, Гаррати, это все равно что просеивать крекеры через решето. Мелкие крошки провалятся быстро. Потом маленькие куски разломятся и тоже провалятся. Но большие крекеры… — Паркер улыбнулся, и его смоченные слюной зубы сверкнули в темноте. — Целые крекеры не искрошатся долго.
— Но все же… так долго идти…
— Я все еще хочу жить, — резко сказал Паркер. — И ты, Гаррати, и не вешай мне лапшу. Вы с этим твоим Макврайсом можете просто шагать вперед, и чихать вам на всю вселенную и друг на друга тоже, и все прочее — чепуха, самообман, просто он помогает убить время. Но не надо мне вешать лапшу. В итоге остается одно: ты все еще хочешь жить. Как и большинство остальных. Они будут умирать медленно. Постепенно. Я, может, и получу билет, но пока еще чувствую себя способным дойти до Нового Орлеана и не упасть на колени перед этими мокрососами в машине.
— Правда? — Гаррати почувствовал, как его накрывает волна отчаяния. — Правда?
— Да, правда. Успокойся, Гаррати. Нам все равно еще долго идти. — И он широкими шагами направился вперед, к двум парням в кожаных куртках, Майку и Джо, возглавляющим группу. Голова Гаррати упала на грудь, и он опять задремал.
Разум медленно уплывал от тела, превращаясь в огромную слепую видеокамеру, наполненную мотками непроявленной пленки, запечатлевшей кого угодно и что угодно, камера прокручивала ее беспорядочно, безболезненно, беспрепятственно. Он думал о том, как его гигант отец в зеленых резиновых сапогах выходил из дома. Думал о Джимми Оуэнсе, он ударил Джимми Оуэнса дулом духового ружья, ну да, ему хотелось ударить его, потому что это Джимми предложил, чтобы они оба разделись, это Джимми предложил, чтобы они
Гаррати поднял голову в недоумении; несмотря на ночной холодок, его прошиб пот. Впереди кто-то кричал. Карабины были направлены на невысокую, почти солидную фигуру. Похожую на Барковича. Выстрелы прозвучали одновременно, и вскоре невысокую, почти солидную фигуру отволокли прочь, как тюк с бельем. Прыщавое лунообразное лицо не было лицом Барковича. Гаррати это лицо показалось довольным, умиротворенным.
Оказалось, что он раздумывает над вопросом: не лучше ли все-таки сбежать отсюда в смерть? Он легкомысленно отмахнулся от этой мысли. Но разве же это не истина? Безжалостная мысль. К концу ноги будут болеть вдвое, а то и втрое сильнее, а ведь боль уже сейчас представляется непереносимой. А хуже всего даже не боль. Смерть, извечная смерть и запах падали, бьющий в нос. И крики толпы — неизменный фон размышлений. Этот звук убаюкивает. Он стал проваливаться в дремоту, и на этот раз к нему пришел образ Джен. Поначалу он ничего не помнил о ней. Пришла смутная мысль: в каком-то смысле полудрема лучше сна. Воображаешь, что боль в ступнях и бедрах относится к кому-то другому, с кем ты связан лишь очень слабо, а мыслями можно управлять почти без усилия. Так что ты можешь заставить их работать на тебя.
Он медленно восстановил перед мысленным взором ее образ. Маленькие ступни. Крепкие, но такие женственные ноги — худые икры, плавно переходящие в широкие деревенские бедра. Тонкая талия, крупные, исполненные гордости груди. Умные, мягкие черты лица. Длинные светлые волосы. Волосы шлюхи, почему-то подумалось ему. Однажды он так ей и сказал, что у нее волосы шлюхи, — у него просто вырвалось, и он думал, что она рассердится, но она даже не ответила. Ему показалось, что втайне она польщена…
На этот раз он был вынужден проснуться из-за непроизвольного, неумолимого сокращения кишечника. Он продолжал идти, сжав зубы, и в конце концов это ощущение прошло. Светящийся циферблат его часов сообщил ему, что время приближалось к часу ночи.
Господи Боже, не заставляй меня спускать штаны на глазах у этих людей. Прошу Тебя, Боже. Я отдам Тебе половину выигрыша, если победа будет за мной, только пошли мне запор. Прошу Тебя. Прошу Тебя. Прошу…
Кишки его снова сильно, болезненно сжались, вероятно, доказывая тот факт, что Гаррати был пока в основном здоров, несмотря на перегрузки организма. Он заставил себя идти, пока не вышел из круга безжалостно яркого света. Только тогда он поспешно расстегнул пояс, чуть помедлил, приспустил брюки так, чтобы они все же прикрывали гениталии, и присел. Колени отозвались взрывом боли. Мышцы икр и бедер заявили отчаянный протест, когда их положение так резко переменилось.
— Предупреждение! Предупреждение сорок седьмому!
— Джон! Эй, Джонни, глянь-ка туда, вон на того бедного придурка!
Они показывали на него пальцами, и он не то видел, не то воображал, что видит в темноте их пальцы. Внезапно засверкали вспышки, и Гаррати со стоном отвернулся. Ничего не может быть хуже. Ничего.
Он чуть не опрокинулся навзничь, но сумел опереться о землю рукой.
Девичий визг:
— Вижу! Вижу его штуку!
Бейкер прошел мимо, не взглянув на него.