Долгая прогулка
Шрифт:
— Это все равно что на стенку наткнуться, — возразил Гаррати. — Люди вытолкнут тебя обратно на дорогу, чтобы посмотреть на твою кровь. Ты что, не помнишь Перси?
— Перси действовал не думая. Просто пытался уйти в лес. Ну да, из Перси они вышибли мозги. — Пирсон с любопытством посмотрел на Гаррати. — А ты устал, Рей?
— Хрен тебе, нет. — Гаррати шутливо взмахнул руками, как крыльями. — Я парю над землей, разве не видно?
— Мне неважно, — признался Пирсон и облизал губы. — Даже соображаю нормально с трудом. А в ноги как будто воткнули по гарпуну.
За их спинами появился
— Скрамм умирает, — мрачно сказал он.
Гаррати и Пирсон одновременно хмыкнули.
— Воспаление легких, — добавил Макврайс.
Гаррати кивнул:
— Этого я и боялся.
— Хрипы в легких слышны за пять футов, как будто в них Гольфстрим течет. Если сегодня опять будет жарко, он просто сгорит.
— Бедный наш бык, — сказал Пирсон с неосознанным, но явным облегчением. — Мне казалось, он может продержаться дольше всех. И он женат. Что делать его жене?
— А что она может сделать? — отозвался Гаррати.
Они шли на некотором расстоянии от толпы зрителей, уже не замечая тянущихся к ним рук; легко научиться соблюдать дистанцию после того, как тебя раз-другой коснутся чьи-нибудь пальцы. Маленький мальчик ныл, что хочет домой.
— Я поговорил со всеми, — сказал Макврайс. — Ну, почти со всеми. Я считаю, победитель должен будет что-то для нее сделать.
— Например? — спросил Гаррати.
— Об этом победитель договорится с женой Скрамма. А если он окажется сволочью и не исполнит долга, мы все вернемся и не дадим ему покоя.
— Согласен, — сказал Пирсон. — А что мы теряем?
— Рей?
— Да. Конечно. Ты говорил с Гэри Барковичем?
— С этой гнидой? Да он родной матери искусственное дыхание не сделает, если она захлебнется.
— Я с ним поговорю, — заявил Гаррати.
— Ничего не получится.
— Все равно. Я иду к нему.
— Рей, поговорил бы ты еще со Стеббинсом. По-моему, он только с тобой и разговаривает.
Гаррати фыркнул.
— Заранее знаю, что он мне скажет.
— Он скажет — нет?
— Он скажет — зачем. А я не найду ответа.
— Тогда ну его.
— Нельзя. — Гаррати уже взял курс на щуплую, оседающую фигурку Барковича. — Он единственный, кто до сих пор верит в свою победу.
Баркович дремал. Глаза его были полузакрыты. Легкий пушок, покрывавший оливковые щеки, делал его похожим на очень старого плюшевого мишку, с которым плохо обращается хозяин. Свою желтую шляпу он или потерял, или выбросил.
— Баркович!
Баркович резко проснулся.
— Что такое? Кто здесь? Гаррати?
— Да. Послушай, Скрамм умирает.
— Кто? Ах да. Тот безмозглый. Тем лучше для него.
— У него воспаление легких. Может быть, он до полудня не продержится.
Баркович медленно повернул голову, и его коричневые блестящие пуговичные глазки глянули на Гаррати. Да, в это утро он был поразительно похож на изодранного игрушечного медвежонка.
— Дай-ка посмотреть на твое серьезное лицо, Гаррати. Тебе-то что за дело?
— Он женат — на случай, если ты не знал.
Баркович раскрыл глаза так, что они, казалось, могут выпасть из глазниц.
— Женат? ЖЕНАТ? ТЫ МНЕ ГОВОРИШЬ, ЧТО ЭТОТ ТУПОГОЛОВЫЙ…
— Заткнись,
— Чихал я на него с высо-окой колокольни! Он ненормальный! — Баркович яростно посмотрел на Скрамма. — ТЫ СООБРАЖАЛ, ЧТО ДЕЛАЕШЬ, ТУПИЦА, В БИРЮЛЬКИ ТЫ ИГРАЛ, ЧТО ЛИ? — орал он во всю мощь своих легких. Скрамм посмотрел на Барковича мутными глазами, потом неохотно поднял руку и помахал. Он явно принял Барковича за зрителя. Абрахам, идущий рядом со Скраммом, показал Барковичу средний палец. Баркович ответил ему тем же жестом, вновь повернулся к Гаррати и неожиданно улыбнулся.
— О Господи, — сказал он. — Да у тебя, Гаррати, все на лице написано. Ты собираешь милостыню для женушки умирающего, я угадал? Очень мило с твоей стороны.
— Так на тебя не рассчитывать? — жестко спросил Гаррати. — Что ж, ладно.
Он пошел прочь.
Уголки рта Барковича дрогнули. Он удержал Гаррати за рукав.
— Погоди, погоди. Я, кажется, не сказал «нет»? Ты слышал, как я сказал «нет»?
— Нет…
— Правильно, потому что я не говорил. — На лице Барковича опять появилась улыбка, но на этот раз в ней сквозило отчаяние. И в ней не было ничего сволочного. — Послушай, я с вами повел себя не так, как надо. Я не хотел. Черт, если бы ты меня узнал, ты бы понял, что я неплохой парень, которого просто вечно заносит. Дома за мной тоже не ходили толпами друзья. Я имею в виду школу. Честное слово, не знаю почему. Я неплохой парень, такой же, как и все, но меня вечно заносит. В такой Прогулке нужно иметь пару друзей. В одиночестве нет ничего хорошего, ты согласен? Боже мой. Гаррати, ты же сам знаешь. Этот Рэнк. Гаррати, он первый начал. Он хотел поджарить мне задницу. Мне все хотят поджарить задницу. В школе я вел список парней, которым хотелось поджарить мне задницу. Этот Рэнк. Я не хотел его убивать, у меня такого и в мыслях не было. То есть это не моя вина. Вы, ребята, видели только самый конец, вы не видели… как он жарил мне задницу… — Баркович умолк.
— Да, наверное, так, — согласился Гаррати, чувствуя себя лицемером. Баркович может переписывать историю для себя лично, но сам Гаррати слишком ясно помнил эпизод с Рэнком. — Ладно, так что же ты решил? Продолжаем разговор?
— Конечно, конечно. — Баркович судорожно вцепился в рукав Гаррати и тянул его на себя, как шнур аварийного выхода в автобусе. — Я позабочусь, чтобы она как сыр в масле каталась до конца своих дней. Я только хотел тебе сказать… чтобы ты знал… Человеку нужны друзья… много друзей, понимаешь? Если приходится умирать, кому же приятно умирать среди тех, кто тебя ненавидит? Вот так я думаю. Я… Я…
— Да, конечно. — Гаррати начал трусливо замедлять шаг, чтобы отстать от Барковича; он по-прежнему ненавидел Барковича, но в то же время испытывал к нему какую-то жалость. — Большое спасибо.
Его пугало проявление чего-то человеческого в Барковиче. Почему-то это его пугало. Он не знал почему.
Он чересчур замедлил шаг, получил предупреждение и в течение десяти минут медленно отставал, чтобы оказаться рядом с бредущим в арьергарде Стеббинсом.
— Рей Гаррати, — сказал Стеббинс. — Поздравляю с третьим мая, Гаррати.