Долгие ночи
Шрифт:
Здоровым, конечно, полегче, но каково больным, которые даже встать с постели не могут? Конечно, никто не предполагал, что им столь долго придется задержаться здесь. В жаркие дни всем особенно тяжело, в воздухе стоит невыносимая вонь. А еще вши донимают. Их столько развелось, что просто ужас берет. Уж лучше бы сразу умереть. Но что тогда станет с матерью и сестренкой, если он умрет? Нет, ему сейчас никак нельзя умирать. Он должен жить, должен!
У входа в землянку мать перешивала ему отцовские брюки. Болат осуждающе нахмурился.
— Не вечно хранить их, сынок, — оправдывалась Хеди. — Смотри, как
Болат медленно опустился рядом с сестренкой. Несмотря на знойный день, та куталась в шаль.
— Бота, — тихо позвала она.
— Что, Човка? — склонился к ней Болат.
— Отец девочки, которая живет вон в той землянке, принес вчера из лесу меду и орехов. Я у нее попросила один орех, она не дала. Теперь, когда принесешь орехов ты, я ей тоже не дам…
Болат притянул к себе ее маленькую головку и ласково погладил.
— Какая же ты еще малышка, Човка! Будут и у тебя орехи. Не плачь только.
Болат поднялся и скрылся в землянке. Он опоясался маленьким кинжалом, наполнил газыри черкески зарядами, заткнул за пояс кремневый пистолет, подаренный ему Арзу, и, прихватив глиняный кувшин, снова вышел на улицу.
— Ты куда, сынок? — забеспокоилась Хеди.
— Пойду, похожу по лесу.
— Будь осторожен. Ворованное всегда приносит несчастье. Могут и убить.
— Я не маленький, нана, — сказал он, чтобы успокоить мать.
–
И воровать ничего и ни у кого не собираюсь. Может, в лесу диких плодов нарву.
— Говорят, там медведи водятся, смотри, далеко не заходи…
Болат улыбнулся словам матери.
— Здесь все чужое, даже медведи.
— Не беспокойся, нана.
И Болат широко, по-взрослому, зашагал между землянками.
— О Аллах, вручаю твоей воле моего единственного сына, — взмолилась Хеди, провожая Болата взглядом измученных глаз.
* * *
"Бог милостив, — радостно думал Болат, возвращаясь из лесу.
— Он мне поможет прокормить семью". Его вылазка оказалась удачной, кувшин наполовину наполнен газпой, за пазухой — орешки. Човка-то как обрадуется.
Солнце уже село, но верхушки деревьев все еще золотились в отблесках заката. Со стороны турецкого села доносились блеяние овец, мычание коров, топот лошадей, слышался чужой говор.
Точно так же бывало вечерами и в Шали: собачий лай, крики мальчишек, голоса пастухов, возвращавшихся с пастбищ. Но там звуки были родные и близкие. Свои! Чего бы только не отдал сейчас Болат, чтобы вновь услышать их. Ни забот он тогда не знал, ни горя не ведал. Играл с мальчишками, дрался. Сегодня подерутся — завтра помирятся. Так и проходили незаметно дни со своими радостями и огорчениями. Теперь же они вспоминались как нечто сказочное, давным-давно и навсегда ушедшее. С трудом даже верилось теперь, что когда-то все было по-другому, небо было родное, и дом был родной. От таких вот мыслей и воспоминаний в душу
Теперь и отца не стало. Похоронили его в чужой земле. Как ему в ней? Может, душа улетела домой? Дай-то Бог! И остались они втроем. Човка-то еще малышка, мало что соображает. Ей все только дай. А как взять, откуда, ее пока не интересует. Вот на него-то и все надежды. Он старший. Он обязан кормить семью.
Но если им здесь дадут землю, кто ее вспашет? Арзу и Маккал.
Они только и смогут помочь, пока сами живы…
Чтобы не идти через турецкое село, Болат двинулся в обход, через кустарник. Хотя, конечно, через село было ближе. Но лучше все-таки избежать разных неприятностей. Например, дети начнут кидаться камнями и кричать вдогонку: "Шешень! Вшивый шешень!" Их-то он не боится, но не станешь же гоняться за каждым.
Болат сполз с обрыва и пошел по дну оврага. Повеяло сыростью и прохладой. Уже надвигались сумерки, и он заспешил, чтобы до темноты вернуться в лагерь. Мать, наверное, уже волнуется.
Вдруг внимание его привлекли какие-то звуки, похожие на рычание собак. Он остановился. Стая ворон, взлетевшая при его появлении, посеяла в нем подозрения. Птицы упорно кружились над одним и тем же местом и не улетали. Потом вообще расселись по деревьям, выжидая, пока незваный гость уйдет. Их хищное и нетерпеливое карканье пугало. Собаки же, наоборот, не обращали на него никакого внимания, они злобно рычали, как будто не могли поделить единственную кость. Болат знал, что местные жители имеют обыкновение сбрасывать в овраг дохлый скот.
Переселенцы не раз приходили сюда и перетаскивали туши околевших коров и овец в лагерь.
Что же там выбросили сейчас, раз так остервенело грызутся собаки, а воронье даже и не помышляет улетать отсюда?
"Может, найду чем поживиться. А вдруг целая туша коровы, да хотя бы ягненка, — мысли роились в голове мальчика, предвкушавшего восторг родных и близких. — Он бы тогда уберег их от голодной смерти. А как обрадуется Човка… — Болат сам давно забыл вкус мяса. — Вот будет праздник…"
Болат срубил кинжалом ветку что потолще, чтобы разогнать собак, а то ведь пока он раздумывает, они и костей не оставят.
Но подойдя поближе, он убедился, что опасения его были напрасны: собаки только что приступили к своей трапезе.
Разогнав их, Болат приблизился к тому месту и остолбенел:
перед ним была разворошенная могила и труп мальчика.
Первое желание, возникшее от увиденного, было бежать, бежать не оглядываясь. Но какая-то невидимая сила удержала его, и он продолжал стоять как вкопанный. В следующий миг ему стало стыдно за свой страх, за непрошеную слабость. Что он, мало видел мертвецов? Не только здесь, в Хонкаре, но и дома, в Шали. Правда, он не был ни разу наедине с мертвецами — рядом находились взрослые. Это здесь он на исходе дня, в глубоком овраге, среди одичавших собак, рядом с покойником.