Долгие ночи
Шрифт:
— При чем тут народ, Василий? Зачем всему народу ответ держать? Лишь богатеям и шкурникам. Вот кому.
— Кабы так, — протянул Васал, сворачивая цигарку — Только у нас стригут всех под одну гребенку. Трус, он кто? Самый что ни на есть вредный и опасный человек. Что та скотина, которая не мычит и не телится. Из-за таких власти, что хотят, то и делают, и будут делать, пока он, как квочка кудахчет и за свою шкуру дрожит.
— Мужик не единожды поднимал косы и вилы, забыл? А Степка Разин, а Емелька Пугачев? И теперича, нет-нет да пустит красного петуха.
— Это мы только в своей избе такие герои, — не сдавался
А коснись инородца какого, так то не наше дело, будто он и не человек вовсе. Оставляем его волкам на растерзание. Вот тебе, Никитыч, и по-божески!
— Ты что же предлагаешь?
— Встать за инородцев. Всем миром!
— Будто не знаешь, в каких нас тисках держат?
— Ежели бы не знал, не перешел на сторону чеченцев.
— Не все так могут.
— А им какая преграда?
— Спутаны по рукам и ногам.
— Да нет, Никитыч. Была бы охота, а помочь завсегда можно. Вот тебя возьмем. Последним, можно сказать, делишься. А разве мало таких? Немало. Но где ж они, когда нужно? Не видно. Потому как попрятались все и молчат. Но я тебе скажу, домолчатся! Русский барин сегодня чеченца забижает, завтра за своих примется.
— Да с нас уж и так испокон веку по три шкуры дерут.
— Поделом. Потому как безголовые. Кто в лес по дрова, а кто в поле за сеном. Вместе никак не можем. То общая беда.
Остальные молчали и слушали, не перебивали, не вмешивались.
Только Яков порывался что-то сказать, да знал, что неприлично встревать, когда говорят старшие. Наконец наступила пауза, и Яша не замедлил ею воспользоваться.
— Все это будет, когда черт помрет, а он еще и не хворал. Эх, дядя Вася! — Яшка ударил себя кулаком в грудь. — Вот тут горит.
Все нутро. Ты не забыл, как гнул спину на барском поле?
–
Забудешь, как же…
— Так вот, все одно, что наша доля мужицкая, что чеченская.
Я даже дяде Андрею не рассказывал, как на Терек попал. Почему?
А потому, вспомнишь — мороз по коже… Ежели кто прознает, то мне один путь-дорожка выпадет — на каторгу или на виселицу.
Вот и боялся, потому и рот на замке держал крепко. Теперича, кажись, можно. Люди вы ничего, хорошие. Вам, пожалуй, рассказать можно…
* * *
— За что нас дядя Вася упрекает? За терпение, — начал рассказ Яша. — Что верно, то верно, русский мужик терпелив. Говорят, за терпение Бог дает спасение. А уж коль разойдется когда — не одна хозяйская голова летит с плеч. Когда невмоготу, то и сырые дрова загораются. Думаете, царь-батюшка по своему хотению крепостное право отменил? Мужик его принудил. Народ.
Вот кто. Верно, дядя Вася, нас миллионы. Но мы, как слепые котята, идем и сами не знаем куда. Мужик — он темный. Всяк его обманет, обведет вокруг пальца. Ну вот, объявил нам царь свободу. Барин и говорит: плати выкуп и иди на все четыре стороны. А на кой черт мне такая свобода, когда землицы у меня нету? Опять же покупай ее у барина! А где деньги взять? Да и отрежет он тебе самый что ни на есть плохой кусок. Вот тогда и подумали мы, что царь-батюшка, дескать, освободил нас с землей, а помещики это скрыли от нас. По соседству с нами имелась деревня Бездна. И жил в той деревне грамотный мужик Антошка Петров. Библию всю наизусть знал. Святым человеком слыл. Вот и пошел слух, что, мол, царь ему вручил грамоту и велел идти в народ и объявлять всем царский указ. Говорили, что в той грамотке царь отписал землю и леса мужикам, а ежели помещики добром не станут отдавать, отбирать силой. Прослышали наши мужики о таком деле и пошли к барину требовать, чтобы он волю царя-батюшки
— Вояки, — рассмеялся Васал. — Сразу драпака дали!
— Что же нам оставалось делать? — Яков укоризненно посмотрел на Васала. — У церкви пушки стояли, у солдат — ружья, от одного их вида оторопь брала. Ими офицеры командовали, а у нас и сверховодить как надо некому было.
— Ну-ну? И что же дальше? — спросил Берс. Рассказ его явно заинтересовал.
— Дальше? Назавтра, как и раньше, работали на барина. Думали, авось и обойдется. Ан нет. Не таковским был наш барин. Не простил. На второй же день согнали народ на церковную площадь, окружили солдатами. Поначалу принялись бить зачинщиков. Били нещадно. Мой черед настал. Я портки уже было скинул, да барин вдруг и заступился. Мужики сразу же смекнули в чем дело. У меня невеста была красавица, на загляденье всем. Марфой ее звали. Лицо белое, глаза голубые, чистые, ясные, что тебе утренняя роса, волосы густые золотистые, и вся она, как тополек стройный. Любили мы друг друга. Я три года деньги на свадьбу копил. Лез перед барином из шкуры; а как иначе, если он решал нашу судьбу? Накопил немного деньжонок и решил попросить у барина дозволения на женитьбу. Как раз случай такой представился: конюх заболел, так меня на его место поставили. Пришел барин коней поглядеть, я и выложил ему все.
"Хорошо, — сказал он, — но прежде должен я посмотреть на невесту и узнать, согласна ли она пойти за тебя. Завтра веди ее ко мне". На другой день мы с Марфой пошли к барину. Он стоял на крыльце. Мы молча, не смея поднять глаза, застыли перед ним.
— Как тебя зовут? — обратился он к ней.
— Марфой, — еле слышно ответила она.
— Красивую девушку ты нашел себе, Яшка. А ты, Марфа, согласна выйти за него?
— Да.
— Ну и прекрасно. До весны еще два месяца. А за это время поработаешь в барском доме служанкой.
— Воля ваша, барин.
— Вот и поладили… Я не против вашего брака.
Мы бросились перед ним на колени и чуть ноги ему не целовали.
Барин нагнулся, поднял Марфу и долго смотрел на нее. Но смотрел, будто раздевал. "Да нет, это мне показалось, — подумал я. — Барин стар, у него жена и взрослые дети".
Стала Марфа работать в доме барина. Однажды пришла, пожаловалась, что барин проходу ей не дает, заигрывает и что она боится его. Что мне делать? Силой отвадить барина от нее не смогу. Забрать Марфу оттуда? Кто же мне ее отдаст? Хозяин — барин, все в его воле.
— Потерпи, родная, — утешал я. — Бог не допустит надругательства.
— Чует мое сердце, опозорит он меня, — заливалась она горькими слезами.
— Коль хоть пальцем тронет, — говорю, — убью его! Так и передай барину.
Утешал ее, а у самого сердце холодело. И не напрасно.
Надругался над нею барин, и она повесилась. Только мать успела спасти ее, и никто о том деле не прознал. Барин, видать, денег отвалил родителям Марфы, те и смолчали. Даже мне о том не сказали. И Марфа скрыла. Может, боялась, что я действительно убью барина, может, отец застращал. Как-то барин вызывает меня и говорит: