Долгий путь к себе
Шрифт:
Палили пушки.
Земля ходила ходуном, но и этого было уже мало. Пусть и небо танцует.
Залп, еще залп! Дорогие гости, пожалуйте на танцы!
О, мазурка — душа поляка!
И проста и вычурна, угроза и самая нежная исповедь, бесшабашная дикость и утонченная грациозность.
Танцы начались с полонеза. Если мазурка душа, то полонез — плоть поляка. Это торжественный марш. Впереди сивоусые, покрытые шрамами герои в парах с первыми красавицами республики. За героями старосты, каштеляны, князья, а потом уж пылающее восторгом
В первый день на балу сверкала ослепительная звезда пани Ирены Деревинской. Именно ее великий гетман Потоцкий выбрал себе в дамы на первый полонез. А потом уж от кавалеров отбою не было. Пуще других увивался около пани Ирены лихой танцор пан Чаплинский. И это ей очень нравилось. Чигиринский подстароста тем был хорош, что успел овдоветь. От одного этого немаловажного обстоятельства у пани Ирены прибыло сил, и она танцевала самозабвенно. Нечаянные вздохи так и срывались с уст рыцарей. Их руки сами собой тянулись потрогать длинный ус, а глаза застилала мечта.
Но на другой день прикатил никем не замеченный рыдван пани Мыльской.
— Она ниспослана небом! — воскликнул молодой Стефан Потоцкий, и взоры юного рыцарства устремились на пани Хелену.
В нежно-розовом, как в облаке, с крошечным изумрудным крестиком на тоненькой золотой цепочке, в розовых атласных туфельках, она явилась, чтобы затеряться среди сверкания драгоценностей и ослепительной красоты, но — все ее увидали, и все ее полюбили. Даже пани Деревинская нашла в себе силы признать, что пани Хелена прекрасна. Однако, окажись они за столом рядом, у пани Деревинской рука не дрогнула бы, подсыпая в бокал пани-соперницы яда.
Стефан Потоцкий кинулся приглашать пани Хелену, но оказалось: на полонез она ангажирована Дмитрием Вишневецким, а на мазурку — проворным паном Чаплинским.
Предательство, совершаемое на глазах у публики, иные принимают за безрассудство и даже за геройство.
Еще вчера пан Чаплинский, призывая на помощь небо, стоял на коленях перед пани Иреной, умоляя позволить ему поцеловать кончики пальцев, а уж сегодня он, не помня себя, отплясывал мазурку с новой, не коронованной, но истинной королевой бала.
Нет слов, пани Ирена двигалась живее и красота ее была замечательной, но, видно, слишком рано пришлось ей быть и ловцом, и ковалем своего счастья. В ней было чересчур много независимости, она сама была под стать любому рыцарю, а пани Хелена — всего лишь женщина, славное, доверчивое существо, с раскрытыми глазами ожидающее счастья.
— Гей! Гей! — вскрикивал пан Чаплинский, и черный его оселедец метался по бритой голове, как хвост сбесившегося коня.
— Гей! Гей! — красный жупан пламенел на лету, дьявольские зеленые глаза отражали этот пламень, и пани Хелена знала: ей нет спасения.
Подуставшие музыканты, видя такой танец, очнулись, смычки рассыпали по зале искры. Танцевать стало горячо, музыка жгла ноги, и в величайшем восторге, не зная, как его излить иначе, пан Чаплинский пал на колено, выхватил пистолет
В кабинете великого гетмана музыки не было слышно.
— Я попросил этой встречи в столь неурочное для серьезной беседы время для того, — говорил князь Иеремия Вишневецкий, — чтобы подчеркнуть важность моих последних наблюдений…
Николай Потоцкий вежливо молчал.
— Если мы не предпримем каких-то чрезвычайных мер, возможен бунт. Наша неумная шляхта ведет себя так, словно Украина взята в посессию. Хозяйствование в большинстве случаев похоже на откровенный грабеж. И это еще не все. Мы постоянно обижаем шляхту из украинцев. Оттираем ее от должностей, всякий раз берем сторону поляков, а ведь войско вашей милости наполовину состоит из казачества.
— Из реестровых казаков.
— Из реестровых, но все-таки казаков. Из украинцев.
Великий гетман не позволил себе нахмуриться, но разговор этот раздражал его.
— Я слышал, князь Иеремия, о том, что вы отобрали у своих крестьян несколько возов оружия, но почему вы думаете, что оно было приготовлено по наши головы? Украинцы всегда ждут в гости татар.
— Великий гетман, на вашем месте я бы не отмахивался от столь серьезной улики против народа, который почитает нас за поработителей.
Николай Потоцкий резко встал, но заговорил мягко, без укора:
— Князь, должности в нашем королевстве даются пожизненно. Я не могу сложить с себя бремя великой ответственности, какую возложил на меня до конца дней моих король, вручив мне булаву великого гетмана… Скажу откровенно, меня нисколько не заботит недовольство быдла, как не трогает лай собак, посаженных на цепь. Посмотрите!
Князь Иеремия поднялся со стула и подошел к окну. За окном, на зеленом плацу отрабатывала приемы боя крылатая конница. Два отряда развернулись, пошли друг на друга, и это были два железных ветра. Строй прошел через строй, но, даже зная это, князь Иеремия вздрогнул, ожидая громоподобного удара железа о железо.
— Вот она, та цепь, которую разорвать нельзя. Погибнуть — да, можно. Горячие головы всегда готовы умереть, но народ — нет! Весь народ никогда на войну не встанет, у него своя забота — выжить. Под кнутом и под самим топором — выжить. Ваше беспокойство, князь, похвально, но неосновательно. Сколько вам лет?
— Мне тридцать пять.
— Тридцать пять… Это же — молодость! Где вы, мои тридцать пять?! — Великий гетман взял князя Иеремию под руку. — Пойдемте к гостям. У меня есть чем их потешить. Сначала десерт, а потом — зрелище!
Многодневный пир подходил к концу, и теперь были поданы изысканные блюда: бобровые хвосты, омары, свиное вымя. Разносили старку пятидесятилетней выдержки, липец, дембняк, старое полынное вино.
Пока гости утоляли после бурных танцев жажду и голод, слуги на глазах возводили сказочные замки десерта. Посредине поставили сахарную копию дворца великого гетмана и огромный торт «Море».