Долгий путь к себе
Шрифт:
Пули разбивали в щепу дерево лодки, за которой лежали Дейнека и крестьянин. В атаку на них шло теперь уже четыре лодки с трех сторон.
Дейнека показал крестьянину на противоположный край островка.
— Давай, мужик, в воду! Чего нам с тобой пропадать обоим? Доплывешь до камышей — и будешь жить-поживать. Я их тут задержу.
Крестьянин замотал головой.
— Этого нельзя!
— Да убьют же, чудак! Нам ведь нет спасения! Пойми ты!
— Этого нельзя! — потряс
— Все равно ползи на тот край острова! Как бы в спину не ударили.
Дейнека не промахивался.
— За первого брата! За другого! А это за меня! — приговаривал он, стреляя неторопливо и точно.
Три лодки, потеряв шестерых человек ранеными и убитыми, не выдержали и опять отошли, давая Дейнеке время перезарядить оружие, а четвертая лодка врезалась-таки носом в край топкого берега.
— Иду! Иду! — закричал Дейнека, с пистолетом бросаясь на помощь мужику, который косой отмахивался от наседавших поляков.
Трое сидели в лодке, пятеро спрыгнули в грязь и, увязая в жиже, обходили островок.
Дейнека выбежал из камышей, пальнул в одного, в другого, кинулся с саблей на третьего, тот побежал обратно, упал в воду, забарахтался. И тут сверкнуло.
«Из лодки! — сказал себе Дейнека. — Попали!»
Пуля расплющилась о ребро с правой стороны: железные бляшки, нашитые на одежду, защитили. Толчок был сильный, огненный. Дейнека рухнул на колени, но тотчас вскочил и побежал назад к своим ружьям. Побежал, петляя. Он дважды выстрелил по лодке с места, а с третьим ружьем побежал назад, к своему мужику. Лодка отвалила, увозя живых.
Мужик лежал на земле, лицом в земле, руками в земле.
Дейнека прицелился по уходящей лодке, выстрелил, но в него тоже выстрелили. И опять он сказал себе:
— Попали! Теперь хорошо попали! В живот.
У него достало сил повернуть крестьянина лицом к небу.
— Я тебе глаза не буду закрывать, товарищ. Погляди на небо! Сегодня оно синее. Для нас с тобой.
Подобрал косу, потащился к своей крепости, к лодке. Залег.
— Зарядить бы все надо, напоследок.
Он зарядил оба ружья и два пистолета. Искать остальное оружие не было мочи.
— Сил надо набраться, — сказал себе Дейнека, закрывая глаза, и вспомнил вдруг.
Вырий! Вот ведь незадача! Был живой, здоровый и ни разу не подумал, что можно было бы, за птицами следом идя, добраться до Вырия.
— Поздно, — сказал он себе и открыл глаза: шлепали по воде весла.
Весь белый свет корежила неведомо откуда взявшаяся марь.
Дейнека ждал, пока идущая лодка, разъехавшаяся вширь, станет обычной лодкой, а двоящиеся фигуры людей примут нормальный вид: он не желал промахиваться.
— А где же дедок наш? — вспомнил вдруг отца. — На галере турецкой загибается или, может, пашой живет? Нету, отец, у тебя сыновей. Было пять зарядов, да все истратились.
В глазах стало четко. Он выстрелил, и жолнер, поднявший на него пистолет, упал в воду вниз головой. Сразу выстрелил из другого ружья. И тотчас принялся заряжать его. В Тараса тоже стреляли и попадали, но раны были, видно, несмертельные.
— Нехай! — говорил он и был счастлив, когда ружье его грохнуло еще раз, в упор, и жолнер рухнул ему в ноги. Дейнека выстрелил в набегавших из пистолета, схватил косу и стал бить ею наотмашь и колоть проклятых жолнеров.
В крови, в своей и чужой, он — весь сплошная рана — был неуязвим для смерти, и поляки побежали от него прочь. Он погнался за ними, гнал до воды, здесь ноги у него подогнулись, и он рухнул в болотную жижу и уронил косу.
— Хорошая штука — коса, ты был прав! — сказал Дейнека мужику и улыбнулся хитрой улыбкой, потому что на груди у него был спрятан еще один пистолет, про запас, на последний, на самый последний миг жизни.
Казак лежал в воде, лицом к небу. Он ощупал грудь. Вода не доставала, и он успокоился: не отсыреет порох. Не успеет отсыреть.
И вдруг понял, что это не погибель. У него же крылья. Как он мог позабыть о таком чуде! Рванулся с воды, взмахнул широкими белыми, как у лебедей, крылами и полетел. Боже мой, дышалось легко: солнце выкупало его в синеве, и он глядел сверху на далекий, давно уже закончившийся бой под Берестечком. И видел! Он все видел! Вот она, Украина. В белом цвету вишневых рощ! Ковыли ходили по ветру, как волны зеленого веселого моря. Он увидал свою хату, старую, которая была в детстве, и матушку увидал, тоже молодую, звездноглазую, черноволосую.
— Мамо! — крикнул он ей сверху.
И тут его ударили по крылу. Косой ударили по крылу. Это в небе-то! Да кто же мог?! Уж не сам ли дьявол? Обливаясь кровью, Дейнека закувыркался, полетел вниз, и земля, мелькая хатами, садами, лицами, сражениями, всей прожитой жизнью, кинулась ему навстречу.
— Расшибся, — сказал он себе.
И увидал: поляки вокруг стоят, а у одного из них коса в руках.
— Так это ты меня! — выдернул пистолет из-за пазухи и выстрелил своему убийце в живот.
Его рубили все разом.
— Оборотень! Оборотень! — кричал в неистовстве рыжий, как пламя, шляхтич. — Шевелятся! Все его куски шевелятся!
Жолнеры опамятовались от этого сумасшедшего крика. Позорно им стало за самих себя. Попрыгали в лодки, уплыли добивать казаков на большом острове.
— Сколько он один положил нашего брата! — качал сокрушенно головой старый ротмистр. — С такими-то орлами можно было турок за море угнать, а мы все промеж себя мордуемся. Все промеж себя.