Долгий путь к себе
Шрифт:
В таборе беженцев собралось более семи тысяч детей и женщин. На князя Вишневецкого молились.
— Он строгий! Он наведет порядок в стране!
В звезду князя Иеремии верили в Варшаве.
Во львовских костелах шли заздравные молебны о князе и его рыцарях. Проповедники бушевали на кафедрах, выбивая речами слезы и опустошая кошельки прихожан. Деньги собирали на армию, но если паненки были щедры на милостыню, то их мужья не торопились отправить под знамена ни слуг своих, ни тем более холопов.
Пани Ирена Деревинская на правах беженки,
Князь Вишневецкий стал кумиром Марии Фирлей, а значит, и пани Ирены. Ее и приняли-то в этом доме лишь потому, что она лично знала князя Иеремию.
— Вот кто должен быть командором Мальтийского ордена! — воскликнула однажды пани Фирлей.
— Кто же? — пани Деревинская сделала вид, что не поняла.
— Князь Иеремия!
— Простите мое невежество, но я почти ничего не знаю о Мальтийском ордене, — призналась пани Ирена.
Она и вправду ничего не знала об этом.
Пани Фирлей охотно пришла ей на помощь.
— Лет сорок тому назад, — объяснила она, — князь Януш Острожский учредил майорат в пользу старшей дочери, которая была замужем за Александром Заславским. По прекращении потомства Заславского в прямом поколении майорат должен был перейти в дом Януша Радзивилла, женатого на младшей дочери князя Острожского, а по прекращении обеих линий майорат образовывает командорство Мальтийского ордена. Младшая дочь Острожского умерла несколько лет тому назад…
— Но для чего это? — удивилась пани Ирена. — Для чего Речи Посполитой терять свои земли? Какова от командорства польза?
— Ах, мы только и думаем о пользе! — обиделась пани Фирлей. — Эта постоянная забота о себе привела к тому, что никто всерьез не хочет помочь Вишневецкому, и он один вынужден противостоять крымскому хану, казакам, взбунтовавшейся черни, да еще и разбойникам из своих же шляхтичей, которые действуют под маской «людей Хмельницкого».
— Вы имеете в виду Радкевича?
— Вот именно! Под видом запорожцев он разорил в местечке Сквире имение Замойских.
— Эта история действительно не делает чести польской шляхте.
— А вы еще говорите, зачем майорат? — воскликнула пани Фирлей, разглядывая в зеркале свое изумительно белое лицо совершенной, отрешенной, неземной красоты. — Почему я не мужчина?! Я отдала бы полжизни, лишь бы стать командором. Командор!
Она несколько раз повторила слова: командор, кавалер.
— Вас завораживают слова, — сказала пани Ирена.
— О нет! Меня завораживает тайна. Тайная власть над миром… Вы думаете, миром правят короли?
— Мне никогда не приходило в голову думать об этом, — улыбнулась пани Ирена. — Миром правит Бог!
— Но Мальтийский орден создан промыслом Божьим. Мальтийский орден — почка от ордена святого Иоанна Иерусалимского. Когда были утрачены святые места, еще в древности, орден пребывал на Родосе, а по утрате Родоса получил от императора Карла V Мальту. Невидимые нити
— А зачем вам это? — спросила пани Ирена осторожно, у нее у самой сердце билось звончее, чем всегда.
— Чтобы жизнь не прошла впустую, — пани Фирлей посмотрела в глаза пани Ирене. — Жить — это влиять на волю. На волю людей, на божественную волю. Молитвами можно влиять и на божественную волю.
— Как я хочу быть с вами всегда! — воскликнула пани Ирена.
— Так будьте же! — ответила пани Фирлей.
Никогда раньше сенатор Адам Кисель не думал столько о путях человечества, о народах, религиях, о Боге. Время для таких праздных дум было самое неподходящее. Не думать нужно было, но действовать.
Старый дом Речи Посполитой от нежданного удара затанцевал, ища опоры. Но опоры не было. Жердочки-подпорки тотчас лопались, ушибая осколками спасителей. И среди многих слепорожденных политиков зрячий Адам Кисель все видел, к ужасу своему, и знал: если не удастся остановить качку, дом в конце концов рухнет, напылит на всю Европу. Только где же было найти тот камень, который следовало бы привалить к стене, где было найти силы, способные поднять и принести этот камень? Размышления приводили Адама Киселя к нелепице. По его расчетам, все множество действий и противодействий оборачивалось в нуль, и спасительную силу — камень для пошатнувшейся стены — нужно было искать в себе. Каждому поляку.
«Но чтобы народ, весь народ, от последнего нищего до королевской фрейлины, осознал, что спасение в нем самом, — тосковал мыслью умудренный на государственных заботах сенатор, — для этого необходимо, чтоб дом все-таки рухнул. Пока дом стоит, у него есть хозяин или хозяева, есть какие-то ответчики, виноватые и в том, и в другом. Народ найдет в себе свой камень только тогда, когда ответчиков за беды прихлопнет крышей, когда народу придется отвечать за себя самого».
Обтесывая мысли, Адам Кисель по привычке резал из липовых чурок города и замки.
В те дни он принялся за модель собора Святого Петра. Начал с колоннады. Это было утомительное и однообразное дело — резать из дерева десятки колонн в пять вершков величиной, но зато — думалось. Он начал свою работу в волынском имении, в Гоще, куда ему пришлось бежать из Брацлова.
«Почему, — думал Адам Кисель, — почему поляки держатся католицизма, а русские и украинцы — православия? Почему поляку, тоже славянину, роднее Рим, чем Москва, а русскому Константинополь роднее Варшавы?»
И сам себе отвечал: «Суть этого явления в образе жизни и в характере. Поляк живет по-своему, но хочет жить французом, только для этого пальцем о палец не стукнет. Поляк — гордец, а католическая религия возвышает человека в его вере. В православии — дух Византии. Императоры Византии стремились земную жизнь уподобить жизни небесной. Самоунижение ради возвышения единственного авторитета, авторитета императора — вот сущность Византии».