Долгий путь в никуда
Шрифт:
Глаза привыкли к темноте быстро. Фонарик зажигать в начале подвала я опасался, да ещё и спешил. Гримировался я во втором помещении, заполненным обмотанными тряпками и обмазанными специальным теплоизоляционном раствором трубами, изгибающимися питонами-анакондами, уходящими в стены, пол, потолок. Из бойницы окошка в верхней части стены, справа, струилось совсем немного света, но и его мне хватило, чтобы перевоплотиться в образ. Для начала я снял брюки и надел синие бананы – популярный тогда род штанов с пузырями на бёдрах, – в них меня никто из дворовых не видел. Переобулся, сменив лёгкие ботинки на строительные говнодавы отчима на каблуках. Так я подрос сразу на пять сантиметров. Снял ветровку, натянул прямо на кофту плотный коричневый с красными вкраплениями свитер. Сложил ветровку и засунул её под свитер, подложив плечи и грудь – меня сразу распёрло в
Переоделся, обклеился бумагой, забрался в конец подвала, в пустую комнату за дверью, присел на корточки; сижу жду. Долго томиться ожиданием не пришлось. Через пять минут (ну очень быстро, прям непривычно) мне показалось, что вдалеке зазвучали голоса. Елик, когда я ушёл, должен был рассказать следующую историю ребятам: в подвале дома Лёхи Завра обитает монстр, он сам его видел мельком, всего один раз, заглянув в бойницу окошка, услышав идущие из него завывающие звуки. Было это неделю назад, рассказывать не решался, боялся, что никто не поверит. Любопытство у мальчишек в этом возрасте чешется, словно экзема на половых органах, – терпеть нельзя, можно лишь на время приглушить зуд, расчесав до крови. Как я и предполагал парни купились на утку и, забыв об игре в ножички, примчались в подвал. Галдели они без почтения к затаившемуся в подвале страху. Не верили Елику, но все были приятно возбуждены, о чём говорили их голоса и громкие шаги. Я смотрел в щелку между досок двери. Когда показался бегущий по бетону и мелькающий в воздухе луч фонарика, я встал. Дверь я открывал медленно. До меня им оставалось миновать большое помещение – зал, шагов семь сделать и нос к носу, как говорится. Нельзя было допускать, чтобы они подходили так близко.
Я вышел. Вытянув вперёд руки параллельно полу – кисти вниз, делая широкие шаги, громко топая, побрёл к ним. Елик стоял впереди, увидев меня, он присел. Свет от его фонаря заплясал по моей физии. Толпа замерла. Я сделал шаг, другой, ещё… Дрогнула шобла, не выдержала. Ребята побежали. Елик так и не стал инициатором отступления, протупил, млять, бежал последним. Пускай. Теперь он их уведёт, а я домой, и через полчаса выйду на улицу как ни в чём не бывало. А? Что случилось? Да что вы говорите! Не может быть!
Хрен в рыло! Ну почему всё в жизни так? Никогда ничего, как хочется, не получается. Елик никуда никого не увёл. Не пытался даже. Осёл! Наоборот, не возражал, когда Алекс Бурляев сгонял к Завру и вызвал его на подмогу. Быстро вокруг подвала образовалась небольшая толпа парней и девчонок. Всем хотелось своими глазами увидеть монстра. Ничего не стоит разрушить легенду: стоит к ней прикоснуться нечистыми ручонками, и она гниёт, вянет, испаряется. Испаряться я не хотел, пришлось ныкаться. Содрав туалетную бумагу с морды и вытащив из-за пазухи ветровку, я заметался по подвалу в поисках укрытия. Успел спрятаться перед самым началом второй (карательной) экспедиции за монстром. Во втором помещении от входа нашёл лазейку под трубы, заполз в эту малозаметную щель и затаился защищённый горячими, пованивающими асбестом трубами. Убежище скрывалось идеально и меня укрывало надёжно. Меня в обличье обожжённого персонажа видели в конце подвала, а я прятался в начале, что значило, что они начнут обшаривать подвал именно с конца – с той пустой каморки за дверью.
Поиски монстра продолжались долго, я устал сидеть за трубами, меня терзало раздражение на Елика и желание вдохнуть свежего воздуха. Пот, пыль, жара изводили меня. Терпеть неудобства становилось всё труднее. Надежды я не терял. Надо было лишь отловить Елика и ещё раз потребовать, чтобы он всех увёл и тем самым дал мне возможность покинуть душные подвальные застенки. Облегчало мне задачу то, что ребята разбрелись по подвалу и шарили в нём парами и в одиночку.
Не выдержав, я вылез из укромного убежища и затаился, сидя на трубах под самым потолком: я надеялся, что Елик пройдёт назад первым, и мне подфартило. В проёме мелькнул
– Эй, Елик! – негромко позвал я. Остальные гремели в отдалении, до сих пор лазая в конце подвала и Елик меня услышал.
В закуток ко мне он заглянул, увидел, раскрыл глаза в широком удивлении и, не дав мне ничего объяснить, заголосил, как ненормальный:
– Пацаны! Идите скорей сюда!!! Здесь кто-то есть! Нашёл!
Идиот. Ну чего он разорался-то, а? Видит же – я без грима. Зло взяло, а ещё капелька стыда прожгла сердце, и без того пунцовые от жары щеки сделались малиновыми.
– Я смотрю, а он там сидит, на трубах. – Елик делился информацией заговорщическим тоном с подоспевшими на его зов ребятами.
Я спрыгнул с труб вниз, в комнату зашли парни. Впереди Завр, за ним Бурляевы, Квадрат, остальные.
– Ну чего вылупились? – сердито спросил я, натягивая на плечи ветровку.
– А-а, это ты Димон, – разочарованно протянул Завр, развернулся и полез на улицу.
Лёша Бурляев, ничего не понимая, сверкнул стёклышками очков и неожиданно для всех, кривляясь, подыгрывая себя на невидимой гитаре, затянул:
– Глеб Жиглов и Володя Шарапов! Ловят банду и главаря.
Нещадно коверкая хит группы Любэ, он исполнял его с упоением умалишённого, окончательно разрушая магию моего замысла. Остальные ребята испытали схожее с моим разочарование, которое приходит к повзрослевшему малышу, когда он узнаёт, что дед Мороз – это его переодетый в банный халат, и нацепивший ватную бороду папа. Никто не задавал мне вопросов, кроме Елика, спросившего уже на улице – "А чего ты там сидел?" – парни покидали подвал в молчании, чтобы забыть о неудавшемся розыгрыше навсегда и больше о нём не вспоминать никогда. А у меня и на ругань с Еликом сил не осталось. Надо же такую идею запороть! И как! У-у.
С горя я несколько дней шарился (словечко это – «шариться», я снял с губ моего одноклассника по кличке Пончик, хорошего приятеля Феди: он так охарактеризовал стиль моего поведения в школе, по-моему, очень точно получилось) один по улице: никого видеть не хотел. За высоткой Бурляевых образованный самим домом и забором интерната, прикрытый трубами лежал проход – окружной путь, ведущий от котельной на Цементную. Проход этот имел одно интересное свойство – не закатанная в асфальт дорожка всегда оставалась обнажённой, влажной, а её обочина чернела грязью, на которой не осмеливались расти и сорняки. Даже зимой, в самый буйный снегопад, земля выпирала наружу неистребимой мокрой чернотой. Отбрасывая в сторону мистические мотивы, заставляющие мать сыру землю так себя вести, объяснить не замерзающую зимой и не просыхающую летом грязь можно было, хорошенько обследовав пятачок проклятого грунта. В нём окопался люк канализационного коллектора. А потом близкое расположение труб тоже играло свою жаркую роль всепогодного кипятильника.
Я гулял в одиночку. Обогнув дом, проходя по приветствовавшей меня плотоядном «чваком» дорожке, навстречу улице, меня остановил запах. Бывает такое неуловимое чувство, никак не отпускающее душу, нашёптывающие из затопленного предрассудками подвала моей тёмной половины: что-то подобное с тобой уже происходило. Пониманием дежавю, именно так называется такое чувство, у меня в подсознании хранились ключи – запахи. Застыв, как громом поражённый, я втягивал ноздрями ароматы органического разложения неживой природы. Смердело выдержанной, промаринованной в жидкой ржавчине, прокисшей в знойных испарениях фекального коллектора землёй-грязью. Привлекательно, остро, отвратительно ново и до боли в потрескавшихся от мороза губах знакомо. Для меня и только для меня.
Отчего бы не подойти ближе? Посмотреть вблизи, что заставляет её так пахнуть. Когда я жил за городом, любил лазить по помойкам, свалкам, могильникам, выискивая разный интерес. Все мои сверстники увлекались делом сталкеров помойки. А что? Советская промышленность работала отлично, регулярно, на-гора, выдавая сверхплановые отходы, брак, просрочку. Наши загородные свалки ломились от ампул с будоражащим незрелое сознание подростков содержанием – с истекшим сроком годности. Помойки были завалены радиодеталями, нередко содержащими контакты на драгоценных металлах. И те и другие места скорбного посмертного хранения отходов жизнедеятельности человечества пестрели игрушками типа солдатиков – пластмассовых рыцарей, вся вина которых заключалась в неправильных обводах фигуры (заводской брак). Ой, много чего нужного можно было откопать. Что вы? А вы говорите. Ха.