Долгий сон
Шрифт:
— Он здесь в городе живет?
— Ага.
— Видитесь вы с ним?
— Да нет.
— И из семьи его ни с кем не встречаешься?
— Какое там. Они же белые.Я — черная…
— Ничего ты не черная, — сказал он, словно обвиняя ее в чем-то.
Дождь все стегал по крыше. Глэдис поднесла ткань к лицу, перекусила зубами нитку и, отмотав с катушки новую, стала вдевать в иголку, держа ее у самых глаз.
— Хорошо хоть здесь мама, есть на кого оставить ребенка. — Она завязала узелок на конце нитки.
—
— Это зачем?
— Зажила бы тогда как хочется.
Она взглянула на него, удивленно приоткрыв рот.
— А я так и живу.
У него оборвалось что-то внутри. Значит, она смирилась с тем, что произошло! Она равнодушна к миру белых, не таит на него обиды за зло, которое он ей нанес. Вот он, не столкнувшись еще, по сути дела, близко с этим миром, уже ненавидит его. А может быть, нет? Ненавидит, когда начинает здраво рассуждать, а когда замечтается — любит… Разве он приставал бы к ней сейчас с расспросами, если б не преклонялся перед этим белым миром, не чтил бы его втайне?
— А где живет твой папочка, не знаешь?
Пальцы Глэдис вцепились в материю, она с горечью засмеялась сквозь плотно стиснутые губы.
— Как не знать, только в субботу ходила к ним обедать.
Он невольно рассмеялся тоже, но резко оборвал смех.
— Слушай, этот учитель, Джефферсон, знал, что у тебя отец белый?
— Что отец белый? — переспросила она. — Знал… Скажи, зачем ты все это выспрашиваешь? Может, я не нужна тебе больше?
— Ты же знаешь, что не в том дело. — Он досадливо поморщился.
Ну да, она боится, что не нужна ему, потому что родилась вне брака, потому что обстоятельства ее рождения свели в ней на нет принадлежность к белым.Он потушил сигарету и растянулся на кровати. Он знал, что ее почти никогда не тревожат мысли о мире белых, — зато его они не покидают. А расспрашивал он Глэдис потому, что и она, и ее мать, и этот, то ли существующий, то ли нет, белый мужчина, который ей доводится отцом, вошли смутными образами в его сознание, и он пытался проследить, каковы связи между этими образами и им самим, его жизнью. В тот первый день Мейбелл спьяну говорила, будто бы черные подбирают объедки после белых, которые сходятся с черными женщинами. По цвету кожи Глэдис была такая же, как белые, а между тем ей было до них дальше, чем ему, — так далеко, что она даже не давала себе труда думать о них. И конечно, учитель Джефферсон склонил ее к сожительству потому, что она почти белая и незаконнорожденная и за нее некому заступиться. Белый мужчина сошелся с черной женщиной, у черной женщины родилась внебрачная, почти белая, дочь, и, так как всем известно, что отец у этой незаконнорожденной, почти белой, девушки — белый, за этой девушкой стали увиваться черные мужчины. И у нее, этой почти что белой девушки, тоже родится незаконнорожденное дитя, за которое тоже не вступится ни белый, ни черный. Мужчин такая девушка себе найдет, мужа — едва ли.
— Тебе бы к закону притянуть этого Джефферсона, пусть бы его заставили заботиться о ребенке.
— Пуп, я ведь со многими гуляла, — откровенно сказала она, вздохнув. — Девочка от него,
Он закурил опять. Что-то станется с дочкой Глэдис? Ведь Джефферсон тоже светлокожий. Вырастет еще одна почти белая девушка, затерянная, как Глэдис, в черном мире.
— Верхний свет зажечь, мой хороший?
— Не надо.
Она встала и пошла в дальний угол комнаты — оттуда, из темноты, она казалась совсембелой. Из-за женщины такого цвета, как Глэдис, убили Криса.
— О чем ты, милый, задумался?
— А? Так, ни о чем.
Лицо женщины на снимке, которым он давился в полицейской машине, улыбалось — Глэдис улыбается редко.
— Глэдис, ты никогда не слыхала про парня, которого звали Крис Симз?
— Крис Симз? — медленно повторила она. — Н-нет… А что?
— Его убили.
— Кто?
— Да белые.
— А-а, это тот! — воскликнула Глэдис. — Нет, я его не знала. Слышать слышала, даже видела один раз. Ой, да ведь ты не знаешь! Я же одно время в прислугах служила у женщины, с которой он встречался…
— Что-о?
— Ну да. Это когда она еще была замужем. А уже после занялась ремеслом…
Ух, до чего он ненавидел это слово. Он предупреждал, что не желает слышать от нее слово «ремесло». И как только она может его выговаривать с таким спокойствием.
— Какая она из себя?
— Что значит — какая? На что тебе?
— Фигурой на тебя похожа?
— Нет. Ниже ростом, полней… Волосы совсем светлые. Пила она без удержу. Потому и муж от нее ушел.
— А мужчин у нее было много?
Глэдис криво улыбнулась.
— Когда занимаешься нашим ремеслом, мужчин всегда много… — Она пристально посмотрела на него: — Зачем ты все это спрашиваешь?..
— И с нашими она тоже якшалась?
— С какими это «нашими»?
— С черными, — многозначительно сказал он.
— По-моему, до этого случая с Крисом — нет. Только для чего это тебе?..
— Выходит, она с Крисом зналась из-за денег?
— В нашем ремесле со всяким знаешься из-за денег, — сказала Глэдис.
Рыбий Пуп допил пиво до дна и опять вытянулся на кровати.
— Зачем тебе понадобилось знать про эту женщину? — спросила она. — Обыкновенная шлюха, ничего в ней нет.
— А я и сам не знаю. Взбрело что-то в голову, — негромко, отрывисто сказал он.
Они замолчали. В парном воздухе стоял монотонный стрекот дождя.
— Глэдис.
— А?
— Поди сюда.
Она отложила рукоделье и подошла к нему.
— Поцелуй меня, — сказал он.
Она нагнулась, и, обнимая ее, целуя ее, он яростно, изо всех сил старался заглушить неясный страх, тлеющий в нем. Если уж суждено, чтобы когда-нибудь и его опалил огонь, то, может быть, исподволь приучить себя к его жару, окунаясь в похожее пламя. Напрасно — вынырнув, он был все так же далек от цели и все так же горел в его крови лихорадочный, гложущий, неуемный страх. Ничуть не меньше прежнего был притягателен и страшен белый огонь.