Долгий сон
Шрифт:
— А как же, пап, — радостно подхватил он.
Вот оно, заветное привольное житье, — рукой подать!
XXIII
Машина была куплена, куплены кой-какие обновки, и четвертого июля он во второй половине дня заехал за Глэдис.
— Попляшем сегодня вечером в «Пуще», девочка, — сказал он. — Тони с Зиком уходят в армию, отколем по этому случаю буги-вуги.
— А я уж думала, ты меня бросил, — укоризненно сказала Глэдис.
— Работал день и ночь. Много есть чего рассказать. —
— С ума сойти, Пуп. — Она пощупала ткань. — Неужели настоящий твид?
— Он самый, английского производства, — похвастался Рыбий Пуп. — Лучше не увидишь ни на одном белом в нашем городе. А на улице — колымага с мотором, и тоже моя собственная.
— Вот здорово, Пуп. Давай съездим покатаемся, — оживилась она.
— Я как раз то же самое хотел сказать. Сегодня мы гуляем. А то мне досталось за это время…
— Всего четыре разочка в этом месяце виделись…
— Ничего, детка, наверстаем, — примирительно сказал он, ведя ее к машине. — Не «роллс-ройс», но нас с тобой доставит куда надо и обратно привезет.
От его ласкового обращения у нее распрямились чуть понурые плечи, в глубине печальных глаз затеплился неяркий блеск. Она забралась в машину и, отбросив с лица непослушные каштановые кудри, взглянула на мир веселей.
— Только вид у меня неподходящий для Четвертого июля, — сказала она с сомнением, одергивая на себе куцую юбчонку.
— А мы тебя приоденем, — сказал он, трогаясь. — Ну, куда едем?
— В самый центр, — с детским задором отозвалась она.
— Будет сделано.
Чернокожие мальчишки швыряли на пыльные улицы фейерверочные ракеты, и они взрывались под колесами "машины. Как ему нравилась ее смугловатая кожа, наклон ее головы; вдали от дымного полумрака «Пущи» яснее проступали гибкие очертания ее тела, ее гордый профиль. Под треск шутих они быстро миновали Черный пояс и выехали на чисто подметенные, обсаженные деревьями улицы белой части города.
— Хорошо здесь, — сказала Глэдис.
— Еще бы. Чисто живут. Нас десять тысяч, а белых — пятнадцать, налоги платим одинаково, но наши улицы не содержат в такой чистоте. И места они занимают в четыре раза больше нашего. Мы в дыре теснимся, они живут на просторе…
Она промолчала. Он затормозил на красный свет у аптеки, возле которой околачивалась стайка белых подростков в джинсах. Рыбий Пуп видел, как они уставились на Глэдис, подталкивая друг друга локтями, как с их лиц сползали улыбки. Глаз светофора мигнул, переключаясь с красного света на зеленый, и машина тронулась дальше, а вслед ей полетел издевательский выкрик:
— На черненькое потянуло!
Его руки вцепились в баранку, он оглянулся на Глэдис — она все так же безмятежно смотрела на дорогу. Неужели для нее ничего не значит это оскорбление?
— Это они про тебя, — мягко сказал он.
— Я слышала. —
Ее ответ задел его за живое. Удовольствие ей, что ли, доставляет такая роль?
— И как ты смотришь на эти вещи?
— Они меня не задевают, — сказала она с достоинством.
Нет, его определенно не устраивала подобная позиция.
— К тебе никогда не привязываются белые?
— Так я им и позволила, — независимо сказала она.
Это была пощечина. Даже такой человек, как Тайри, склонялся перед силой белых, а тут сидит эта беззащитная фитюлька и гордо заявляет, что не позволит им себя задевать. Может быть, просто кривит душой, чтобы прихвастнуть лишний раз своей белой кожей? Что же, ей дела нет, каково приходится остальным черным? Или она хочет показать, будто никогда не выходит из себя? Возможно, у нее не хватает воображения постигнуть истинную суть того, что происходит?
— Удавилбы их, сволочей! — злобно бросил он.
— Мальчишки, что с них взять, — спокойно отозвалась она. — Дурь в голове.
— Ничего себе дурь, — сказал он. — За их дурь люди жизнью расплачиваются.
— Они сами не понимают, что делают. — У нее в голосе послышалось раздражение.
— Не понимают? Как бы не так! — скривился он.
— Миленький, не будем об этом, — попросила Глэдис. — Я так рада, что мы сюда выбрались…
Рыбий Пуп сидел как в воду опущенный. Она заступается за белых! Воображает, может быть, что сама белая! А что, на видпохожа. Уж нет ли у нее привычки наведываться в эту часть города? Что ей мешает разгуливать сколько душе угодно по этим улицам наравне с белыми, и кто обязан про это знать в Черном поясе. Черт, а вдруг у нее и клиенты имеются среди белых! Такая возможность никогда еще не приходила ему в голову, и при одной мысли об этом в нем сильней разгорелась ненависть к цвету ее кожи. Он за то и любил ее, что она почти белая, а между тем в нем крепло ощущение, что белизна уводит ее от него, хоть она и сидит здесь с ним в машине, хоть и позволит ему сегодня ночью держать ее в объятиях.
— Не приходилось тебе выдавать себя за белую? — вдруг спросил он негромко. Она долго не отвечала, и он подумал, что она не расслышала. — Скажи, Глэдис, — допытывался он, и теперь его голос звучал уже резче. — Ты себя за белую не выдавала?
— Не знаю. — Глэдис по-прежнему смотрела на дорогу, шелковистые волосы развевались у нее за спиной на горячем ветру. — Во всяком случае, не всерьез.
Рыбий Пуп так ее ненавидел в эту секунду, что впору было ухватить пригоршню этих наполненных ветром волос и вышвырнуть ее из машины. Он увидел, как тонкие белые пальцы Глэдис изящно убирают с глаз трепаные пряди и отводят назад, и прямо почувствовал копну собственных волос — волос, которые были специально выпрямлены, — и устыдился их. Небось влюблена в свои окаянные волосы, подумал он злобно.