Долгий сон
Шрифт:
— Мистер Пуп, — начинала она, — когда говорят «цветные», это как понимать — африканцы, или американцы, или же попросту черные? Как бы мне это повернее узнать? Раньше-то, когда мы приехали из Африки, мы были черные, но ведь какой только крови в нас не намешано с тех пор — и красной, и белой, и черной, и коричневой… Про нас и «белые» не скажешь, поскольку кожа у нас другого цвета, но и черными уже тоже не назовешь. Вот прозвали нас белые люди «цветными», а не потому ли это, что не знают,какое у нас правильное название? Ведь как-тонадо нас называть? И что я думаю, мистер Пуп, — возможно, из нас получилась новая раса, как, к примеру, из индонезийцев… Тогда нам и название нужно найти
Поздно вечером, подавленный и усталый как собака, Пуп однажды пожаловался Тайри:
— Знаешь, пап, хожу, собираю квартирную плату — и вот что я вижу. У всех у наших поголовно одна болезнь…Какого ни встретишь черного, обязательно у него свет клином сошелся на белых, одна забота — про белых говорить день и ночь. Пускай он смеется, пускай поет, пляшет, все равно ему нет покоя.
— Это ты, Пуп, выброси из головы. Твое дело — собирать деньги. Сколоти побольше долларов, и век не будешь знать забот. Доллар, он все вопросы решает. Наживи миллион, и я посмотрю, какие у тебя останутся заботы. А до той поры даже не поминай мне про белых и черных.
Рыская за долларами, Рыбий Пуп заново открывал для себя мир Черного пояса, изо дня в день ощущая под ладонями нити убожества и чахлой надежды, из которых соткана его жизнь. Все более яркие и отчетливые очертания обретала вселенная его расы, это странное образование на огромном теле, именуемом миром белых, за счет которого оно существует и познать который по-настоящему его людям не дано.
Как-то утром директор школы Батлер полушутя-полусерьезно дал бывшему ученику ключ к пониманию устройства этой вселенной, открыв ему истоки ее своеобразной силы и происхождение ее непостижимого бессилия.
— Ну что ж, милый Пуп, жаль мне было узнать, что ты покидаешь школу, — сказал Батлер. — Но уж если ты действительно задумал идти работать, я ни в коем случае не стану тебя отговаривать. Я тебе дам на дорогу один стишок, и пусть он поможет тебе понять твой народ. Правда, придумал его не я… а впрочем, вот послушай:
У большого негра есть негр поменьше, чтобы помыкать им. А у небольшого есть еще поменьше, чтобы помыкать им. А большие негры набольших таскают у себя на шее, А совсем большие — на себе таскают негров-великанов. …начинай сначала [2] .2
Перевод Р. Сефа.
Вдумайся в этот стишок, Пуп, и ты увидишь, что он многое объясняет. На спине у наших людей сидят белые, а наши сидят на спине у своих же, и да поможет Бог черному горемыке, которого угораздило попасть в самый низ.
Рыбий Пуп посмеялся этой прибаутке, но теперь, ныряя в пыльные улочки по душу неплательщиков, проталкиваясь сквозь толпу в дансингах, обегая бары, пивнушки, харчевни, он убедился, что в ней больше мудрости, чем юмора. То, что он видел и слышал, наводило его на мысль, что негры живут словно во сне. Он чувствовал, как глубоко укоренилось в них вялое безразличие и тупая бесцельность, как ужасающе скуден и узок круг их духовной деятельности. Постель — церковь — пивная. Он видел, как они теряют равновесие, как они готовы вспылить, взорваться по любому пустому, ничтожному поводу. Его Черный пояс был рассадником преступлений, направленных против человеческой личности: то нападение на улице, то перестрелка, то поножовщина, рожденная в пьяной сваре. Бьем своих
Неспособный пока еще подняться до беспристрастных суждений, он не мог и выделить в жалкой жизни, которую наблюдал, самых существенных ее черт и направлений — что-то тут было в корне неправильно, но что именно, он не представлял себе. Его жестоко и грубо коснулся своею рукой непостижимый для него мир белых, заронив ему в душу ощущение неловкости за тот образ жизни, который ведут он и ему подобные, однако его пониманию остались недоступны взгляды, господствовавшие в этом чуждом мире, который заставил его почувствовать себя чужаком и в своем собственном. Волей-неволей, примиряясь с тем, что в глазах белых он неотделим от своего народа, он в глубине души как будто побаивался этого народа и, говоря на его языке, разделяя его радости и печали, все же какой-то частью своего существа сторонился его, словно бы стыдясь.
Собирая у обитателей Черного пояса доллары и выдавая взамен квитанции, он незаметно для себя делил их всех на два основных разряда: «самостоятельные» негры и «несамостоятельные». «Несамостоятельные» работали на белых, в них Рыбий Пуп ощущал робость, запуганность. «Самостоятельные» работали на собственной ферме, содержали собственное дело или имели образование и хорошую специальность, им было в большей степени присуще чувство собственного достоинства и готовность постоять за себя, хоть эта готовность и была чаще всего направлена против своих, а не против белых. Впрочем, он знал, что жизнь «самостоятельных» и «несамостоятельных» в равной мере зависит от того, по какому руслу направит ее белый мир.
Рыбий Пуп узнал, что из десяти тысяч черных клинтонвильцев около тысячи живут там же, где его семья, — в Аддисоновой слободе. У многих из них были свои дома, причем в одних случаях это означало скромную хибарку, построенную наспех, а в других — нарядный особняк с верандой. К таким относились люди, подобные Тайри, доктору Брусу, отцу Зика, мистеру Джордану, — владельцы закусочных и ресторанов, продуктовых магазинов, мелочных лавок, содержатели парикмахерских, похоронных контор и так далее, а также кое-кто из школьных учителей, почтовых служащих и проповедников. Ограниченные как на деловом поприще, так и в выборе развлечений рамками черного гетто, лишенные права считать своим достоянием самые насущные блага общества, в котором они живут, отстраненные силой или угрозами применить силу от участия в работе правительства, которое поставлено над ними, иные из этих черных домовладельцев, в том числе и Тайри, с ненасытной алчностью смотрели, как сочится из белого мира в мир черный скудный ручеек заработанных тяжким трудом долларов — долларов, добытых в поте лица прачками, горничными, дворецкими, — и изыскивали пути и способы выудить из этой тощей струйки кое-что для собственного кармана, пока она не повернула вспять и не потекла из Черного пояса обратно в карманы белых.
Остальные девять тысяч черного населения Клинтонвиля жили по Фордову бугру или в его окрестностях, где главной улицей была Боумен-стрит. Народ большей частью неграмотный или полуграмотный — рабочие, домашняя прислуга, мойщики машин, носильщики, лифтеры, рассыльные, ночные сторожа — и живущий по преимуществу только что не впроголодь. Эти ютились по многоквартирным развалюхам или лачугам, так ненадежно поставленным на красноватой земле, что казалось: их сдует первым же крепким ветром…
— Честное слово, пап, не поймешь, как только негры умудряются жить, — говорил Рыбий Пуп отцу.
— Не беспокойся, Пуп. Это они как бы в спячке до времени. Негры — народ выносливый. Их вон даже белым не истребить.
Однажды утром, пробегая с каким-то поручением от Тайри мимо своей школы, Рыбий Пуп увидел, что во дворе, в ознаменование начала летних занятий, выстроились его бывшие соученики. На него нашла тоска — какие-нибудь две недели минули, как он бросил школу, а почудилось, будто целая вечность. Директор Батлер звякнул колокольчиком, давая школьникам знак запевать.
ДИНЬ-ДИННЬ…