Долгое дело
Шрифт:
Она закрыла глаза, показывая, что говорить больше не о чем.
Разве это допрос? Да он и не может ее допрашивать от какой-то дрожи внутри, от крапивного злорадства. Это не допрос - это месть.
– Ну, так назовете соучастника?
– Меня арестуют? - открыла она глаза.
– Да, после допроса прокурором, - жестко ответил Рябинин, представляя, как ее арестовывают, как она видит постановление, смотрит на печать, расписывается, и ее увозят в следственный изолятор, в камеры.
Рябинин
– У меня просьба, - тихо сказала Калязина.
– Да-да, - с готовностью отозвался он, чтобы заглушить свое злорадство.
– Я хочу попрощаться с Роем.
– С овчаркой?
– Да.
– А с близкими людьми?
– У меня их нет.
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Разве можно ругать человека утром, когда он только что проснулся? Это то же самое, что увидеть за окном черное солнце. У человека впереди день - их не много у него...
Разве можно ругать человека, когда он уходит на работу? Он же на работе, на деле. Он должен знать, вернее, должен чувствовать, что дома его ждут и о нем думают. Иначе не работа.
Разве можно ругать человека, когда он в пути? Ведь он ловит волны, как приемник, - ловит теплые волны из дому. В пути без них нельзя, без них тяжело.
А разве можно ругать человека, когда он вернулся домой? Он же у себя дома, он же вернулся, и еще неизвестно, что он пережил на работе и в пути...
И можно ли ругать человека на ночь? Ты же с ним расстаешься на восемь часов. Он должен выспаться и увидеть свои приятные сны.
Разве можно ругать человека утром?..
О допросе прокурор не спрашивал, закуривая медленно и выжидательно. Но и Рябинин молчал о допросе, - ему казалось, что есть другой разговор, более серьезный и крайне необходимый, и этому разговору следует быть до всяких других бесед и слов.
– Сегодня Лида нашла у меня пару седых волос, - сказал Рябинин.
Юрий Артемьевич улыбнулся, как старый учитель наивности ученика. И провел рукой по колкой своей шевелюре. Рябинин проследил движение руки... Боже мой, когда-то чуть седенькие виски прокурора теперь блестели начищенным мельхиором и все разгорались, расползались, заливая светом всю голову.
– Почему один человек не давал житья многим? - спросил Рябинин, намереваясь спросить не так и, может быть, не совсем о том.
– Вопрос мне? - удивился прокурор, хотя в кабинете больше никого не было.
– Она взяла у нас почти год жизни.
– Тогда и я вас спрошу: чего же мы стоим, если преступница берет нашу жизнь годами?
– Хотите
– Я этого сказать не хочу, но другие скажут. Нет ведь ни убийств, ни запутанного бухгалтерского учета, ни розыска сбежавших преступников...
– Юрий Артемьевич, сложности уголовного дела определяется не убийствами и розысками, а сложностью человеческих отношений, которые лежат в основе преступления.
Но он хотел сказать не это - другое его занимало.
И промелькнуло, исчезая...
...Самые интересные мысли те, которые не высказать...
– Не призналась? - догадался прокурор.
Вот:
– Почему, Юрий Артемьевич, мы так долго не могли с ней совладать? Ведь она одна, а нас много...
– Потому что мы поступаем законно, а она нет.
– Что же выходит: живущие по закону - слабее?
Беспалов сделал странное движение правой рукой - как балерина всплеснула в танце ручкой. И уложил ее на бумаги недвижно, припечатанно, чтобы впредь она не всплескивала. Рябинин знал, что все это значило, - Юрий Артемьевич пресек полет руки к подбородку, как он пресекал не раз.
– Нет, Сергей Георгиевич, не слабее. Преступник кажется сильным, пока совершает преступление. Но в конце концов побеждает закон. Калязина все-таки задержана...
– Она не признается, - мрачно сообщил Рябинин.
– Ни в чем?
– Ни в чем. И в этом я виноват.
– Почему?
– Выложил ей все плохое о ее жизни. Надо бы выложить все хорошее.
– А есть в ее жизни хорошее-то?
– В каждой есть.
– Она, по-моему, и на женщину непохожа, - усмехнулся прокурор.
И промелькнуло, исчезая...
...Мужчина должен узнаваться по мужественности, женщина - по женственности...
Лицо Беспалова, крепкое лицо человека, имевшего дело с металлом, физическим напряжением и непогодами, хорошо отражало работу мысли - Рябинин всегда эту мысль видел, которая как бы просвечивала. В первый год работы он считал, что подобное явление мысли на лице происходит от нетренированности интеллекта. Но позже он понял: Юрий Артемьевич и верно не включал мозг на полную мощь по пустякам, решая текущие и бегущие вопросы вроде бы и не умом, оберегая его для умных дел.
– Ну и пусть не признается, - наконец сказал он.
– Как же так?..
– Следователям часто не признаются.
– Нет, редко.
– Сомневаюсь.
– Следователю признаются чаще, чем кому-либо. Не из-за страха. Тут срабатывает моральная готовность, общепринятый стереотип. У врача надо раздеваться, на комедии надо смеяться, следователю надо признаваться...
– Закон не требует обязательного признания.
– Не требует, но ведь если признается, то и раскается.