Долгое дело
Шрифт:
– Я устал объяснять письменно...
Половина двенадцатого...
– Подожди еще с полчасика, - сказала Базалова, выразив уже у двери сочувствие лицом, фигурой и даже сумкой.
Полчасика он подождет... Хотя бы потому, что делать больше нечего. А что потом? Случилось что с ней? Опять не идет умышленно? Послать милицию. Но где Калязину искать?
– Зря ты не куришь, - сказала Демидова, закуривая.
Он промолчал. Разве перечислишь все, что он делает зря... Или что он зря не делает.
– А почему не доставишь ее приводом?
– До сих пор не было
– Цацкаешься.
– Бери дело, - пошутил он; ему казалось, что пошутил.
– Свои есть. Была бы помоложе - и твое бы взяла.
– Мария Федоровна, ты не стареешь.
– Не старею, а с годами как-то становлюсь страшнее.
Он посмотрел на нее внимательно, как и на вальяжную Базалову. Худое тело зафутлярено во всесезонный китель. Простейшая стрижка. Ни помады, ни пудры, ни краски. И видимо не пользовалась духами. Да и для чего ей духи-то?.. Для допросов?
– Я, Сережа помню легкую грусть, когда ушло детство. Куда, думаю, делось? Не за диван ли вместе с игрушками? Потом удивилась, что и молодость ушла, которой вроде бы и не было. Где-то в сорок удивилась, что минули средние годы. А потом вдруг опешила. Какое там детство и юность... Жизнь ушла!
– Ну, Мария Федоровна, твоя жизнь мимо не прошла.
– И все-таки обидно терять силы.
– Вот моя Калязина не потеряет их до ста лет...
– За счет своей магии?
– Нервы бережет.
– Я в эту магию не верю. А вот у моей подружки была история. Ее отец работал на Севере. Однажды у матери ни с того ни с сего схватило правую ногу. Ходить не может. Ноет и ноет. А вечером само прошло. Ну и все. Утром получает телеграмму - у мужа отняли правую ногу.
– Может быть, он раньше жаловался...
Мария Федоровна развлекала его разговорами. Она знала, как даются эти, официально именуемые, следственные действия. И она знала, каково следователю, когда они не удаются.
Телефонный звонок показался удивленным. Рябинин схватил трубку с поспешностью человека, ждущего международного вызова, - могла звонить она.
– Сергей, ждешь Калязину? - зло спросил Петельников.
– Жду.
– Напрасно, - она дает пресс-конференцию в клубе "Кому за тридцать".
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Иногда мне легче понять преступный мотив злоумышленника, чем его последующее поведение. Казалось бы, ему нужно идти с повинной. Что иного выхода у преступника нет, доказывается почти с математической точностью...
Человек - это прежде всего существо моральное. Нет морали - и нет человека. Так вот преступник отвергает мораль в самой грубой форме, в форме преступления. Но, отвергнув мораль человеческого общества, он сразу из него выбывает, - нельзя жить среди людей с нелюдской моралью. Выбывает, но куда? К себе подобным? Но таких сообществ, кроме мест заключения, у нас нет. К животным? Но он все-таки имеет разум. К растениям? Но он же организм. К неживой природе? Но у него постукивает сердце...
У преступника только один путь - исправиться и прийти к людям.
Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Кстати о преступниках. Когда бы и за что бы человека ни судили, его никогда
Украсть хочется каждому. Неужели вы не уносили домой казенные скрепки, писчую бумагу или карандаш? Уносили. Но вы не украдете в магазине банку шпрот или пару ботинок. Потому что у вас есть чувство меры.
А когда видите красивую женщину, разве вам не хочется провести с ней вечер? Но вы удержитесь. Вы проведете вечер, но не с этой красивой женщиной, и не здесь, и не сейчас, а а с другой и в ином месте. А вот насильник, не знавший чувства меры, не удержится.
По физиономии иногда так хочется дать, не правда ли? Вы сдерживаетесь, я тоже. Вместо этого мы бьем словами, - у нас чувство меры. А у хулигана его нет, он - кулаком.
Я и говорю, граждане правоведы, что все мы преступники. Только одни не утрачивают чувства меры и спокойно доживают до пенсии. А другие его утрачивают и получают за это срок.
Неужели я так глупа, чтобы утратить это драгоценное чувство?
С л е д о в а т е л ю Р я б и н и н у. Кругом говорят об этой Калязиной. Я тоже отважилась написать вам про случай в автобусе...
Одна женщина вдруг заговорила громко, как бы вещая. Якобы шестнадцатого октября налетит ураган, вода в реке взбурлит и начнется в городе наводнение... Кое-кто из пассажиров засмеялся: мол, какая гадалка. Сидят все с хитрыми улыбками. Женщина тогда и говорит: "Вы мне не верите... Вот я сейчас выйду, а через две остановки на мое место обязательно сядет военный..." Она вышла, пассажиры пустили ей вослед смешочки с прибаутками. Но у всех ушки на макушке - что-то будет через две остановки. А через две остановки автобус ахнул. Вошел пожилой полковник и сел на ее место... Что ж, и наводнение будет? А я ведь живу у самой воды.
Уважаемая гражданка Чертохина! Описываемая вами женщина, видимо, решила позабавить пассажиров. Эпизод же с военным можно объяснить совпадением, или они могли быть знакомы, или она могла точно все рассчитать, зная этот отрезок пути и привычку военного...
Прокурор района посмотрел на бумаги, принесенные из милиции, но его неохотный взгляд, столкнувшись с пружинистой силой толстой пачки, словно отскочил на часы - половина седьмого. Ушла секретарша, оставив дверь к нему приоткрытой. Затихла прокуратура. Нет, еще не затихла, вроде бы у Демидовой постукивает машинка. Да и Рябинин, наверное, сидит; только сидит тихо.
Мысль о Рябинине толкнула руку к сигаретам. Он закурил, надеясь этим дурацким никотином затуманить беспокойство о калязинском деле. Рябинину предстояла поездка в городскую прокуратуру - продлевать срок следствия. Вот там и начнется... Опытный следователь, юрист первого класса, современный мужчина не может одолеть колдунью. Не может провести опознаний и очных ставок, потому что она не приходит вовремя. А уж эти виденные пожары, скисающие цистерны, бегающие спички... В городской посмеются. И строго спросят и с Рябинина, и с него, с надзирающего прокурора. Ну, он-то объяснит, его-то поймут... А Рябинин начнет ведь спорить, доказывать и клокотать, как невыключенный чайник.