Долгое, долгое плавание
Шрифт:
Матросы «Деятельного» провожали его как боевого товарища. В Баку на регистрации его брака с Ольгой Васильевной Левитской свидетелями были делегаты экипажа, среди них и рядовой Владимир Филиппович Трибуц, будущий адмирал, командующий Балтфлотом. Исаков ценил, что матросы пришли на его свадьбу и что акт регистрации имел № 1 — первый в советском Азербайджане.
На Балтике знакомый комиссар спросил его:
— Пойдете командовать «Якорем», товарищ мичман?
— Пойду, — сразу ответил Исаков, понимая, чем вызван вопрос: на «Якоре» еще не забыли предательства мичмана Моисеева. Трудно будет Исакову, но не впервой, справится и на шестом в своем послужном списке корабле.
Прозвище «суп с клецками», приставшее к Финскому заливу в Великую Отечественную
Кончив траление, Исаков передал «Якорь» Ивану Григорьевичу Карпову, раньше — второму штурману «Полтавы», а сам принял должность старпома на эсминце «Победитель». Всего на три месяца: к концу года он уже на «Изяславе», возвращенном из резерва в строй. Еще не прошло и четырех лет после его назначения на «Изяслав» ревизором, а теперь он командир корабля. Вернулся не один, у трапа встретили старые друзья:
— Здравствуйте, товарищ командир!
— Здравствуйте, товарищи военморы!
Флагман
Маршал Жуков говорил, что каждый командарм должен уметь командовать полком. Должен через это пройти.
Каждый адмирал должен, очевидно, легко управляться с кораблем. В море — в любую погоду. И в гавани — в самой тесной. Значит, каждый адмирал должен уметь швартоваться. Или скажем так: каждый флагман. Было такое звание в Красном Флоте в ту эпоху, когда в Красной Армии существовало звание «командарм» — не должность, а воинский ранг.
Исаков стал флагманом сорока двух лет от роду — через два десятилетия после выпуска мичманом из ОГК. «Моя фортуна, о которой я мечтал с малых лет, — писал он незадолго до смерти, — сделала из меня моряка и довольно быстро продвигала по служебной лестнице. Однако казалось, что она мчалась быстрее, чем нужно, и, очевидно, боком, так как за каждый бросок вперед… мне приходилось расплачиваться слишком дорогой ценой».
Расплачивался с первого шага. Он, южанин, полюбил Балтику, не раз уходил на другие моря, но всегда возвращался к ней. Балтика стала ему и матерью и мачехой. Еще в гардемаринах пришлось перебороть себя и скрыть, как неуютна ему северная зима. Он учился так владеть собой, чтобы окружающие не замечали, как ему худо. На Тихом во время практики держал марку в самых неистовых штормах. В Ледовом походе десять суток, если не больше, не уходил с палубы, сильно простыл, но какой старпом, да еще молодой, позволит себе передышку. Все кругом простужены, все ослабли, все недосыпали, и было бы странно в такое необыкновенное время старпому жаловаться на насморк.
Служить старпомом не легко. Николай Герасимович Кузнецов, нарком и главнокомандующий ВМФ СССР до конца Великой Отечественной войны, писал, что «никто так не врастает в повседневную жизнь корабля, не чувствует ее пульса, как старпом». У него «почти нет свободного времени. Днем и ночью к нему заходят в каюту, ни у кого и мысли не возникает, что кончился рабочий день и старпому надо отдохнуть»… Но то — старпом в мирное время. Исаков прошел эту школу в жерновах гражданской войны. Разруха, голод, несусветная бедность, людей мало, юнцы, энтузиасты, готовы умереть за мировую революцию, но сплошь неграмотны. А обучать их некому, негде и некогда. Ни одному старпому в мире не приходилось, наверно, обучать матросов морскому порядку и навыкам в бою, да еще грамоте по букварю, что стало в молодой республике революционным действием.
Бывает, человек на всю жизнь остается старпомом, даже возвысясь в чинах и должностях. Исаков взял от этой должности блестящую морскую выучку и культуру, отличающую человека, воспитанного в строгом распорядке дня и ночи по тем неписаным законам совместной жизни соплавателей, без которых не может существовать
На «Изяславе» он чаще других ходил в плавания. К сожалению, дальше Копорья и Лужской губы некуда было ходить.
Когда на флот пришло первое комсомольское пополнение, Ю. Ф. Ралль, известный моряк и педагог, в статье «Как поднять морскую подготовку в географических условиях Балтийского моря» писал, что обучить моряка-гражданина и моряка-специалиста теперь легче будет, но сложно выработать моряка, любящего водную стихию, если молодые привыкают к пресной воде Невы и Петергофского рейда. Одной теории и энтузиазма мало. Необходимо оторвать благодаря разным неблагоприятным условиям «прилипший к Маркизовой луже флот и внедрить сознание как внутри него, так и повсюду, что мы не являемся случайными гостями на волнах Балтики».
Исаков любил морскую стихию, для него управление кораблем — искусство. Мичмана на «Изяславе» к самостоятельному управлению не подпускали на версту, но вот он стал командиром «Изяслава», и в Кронштадте заговорили о нем, как о виртуозе.
Иван Григорьевич Карпов, сменивший Исакова на «Якоре», а потом командир тральщика «Ударник», рассказывал мне, как швартовался на «Изяславе» Исаков. И не где-нибудь, а в нашпигованных кораблями и мелкими посудинами гаванях Кронштадта. «Ударник» стоял у дока Сургина, эсминцы — возле Усть-Рогатки. Механик «Ударника», едва наступало время возвращения эсминцев с моря, тянул Карпова на стенку дока — оттуда хорошо видно, как заходят эсминцы к Усть-Рогатке. Один швартуется долго и нудно, пугается любого случайно выкатившегося катерка, другой мучает механиков переменой ходов, наваливается на стенку кормой, — зрители опытные, видят и долго помнят каждую ошибку.
Исаков вел с моря корабль к точно известной стоянке, зная, что двое соседей на местах и лишнего простора между ними нет. Оставлена узкая, но для умельца достаточная щель между двумя такими же эсминцами, соединенными с кормы сходней с берегом, он должен без суеты, не задев чужого борта, не оскорбив ошибкой самолюбия своей команды, занять свое место, бросить на берег сходню и начать обычную жизнь у причала. Он выполнял это, как артист, недаром он сравнивал первую швартовку на «Деятельном» в Астрахани с дебютом новичка в зале, полном Шаляпиных и Карузо. К месту швартовки он подходил изящно и без лишних эволюций. Войдя в гавань, он на прямой против отведенного ему места машинами разворачивал корабль, нацелясь кормой на стенку, отдавал в точке, уже выверенной по ему известным береговым ориентирам, якорь и шел, потравливая якорь-цепь, задним ходом, причем ходом средним, а не малым; он влетал в щель между соседями и в мгновение, доступное только ему, только его интуиции и глазомеру, давал после «среднего назад» — «полный вперед», останавливая корабль как вкопанный на расстоянии достаточном, чтобы не уронить сходню в воду, а положить ее на берег устойчиво. Радуясь, как может радоваться удали мальчишка, но сдерживая себя, как умел потом десятилетиями сдерживать себя измученный ранами адмирал, командир «Изяслава» спускался с мостика, но шел не в каюту, а по сходне на берег. Куда-нибудь мимо зрителей, у которых только что дух захватывало от его цирковых эволюций.
Конечно, такая виртуозность основана на знании теории корабля, математическом расчете, долгой тренировке, анализе наблюдений за маневрами товарищей и тысяче иных элементов того, что именуется опытом. Но был тут и артистизм моряка «до последней капельки».
Когда в разгар зимы 1922 года Исакову предложили оставить на время «Изяслав» — зимой эсминцы в ремонте — и отправиться с подрывной партией минеров на ледоколе «Пурга» в командировку в Эстонию, он тут же забыл про морозы, сшибающие с ног зимние ветры, про все недуги на свете, помня только одно: есть возможность пройти до Балтики, побывать в Ревеле, теперь Таллине, для него закрытом.