Долгорукова

Гордин Руфин Руфинович

— А ты всё при ней, значит? — спросил он.

— А тебе что до этого?

— Так, значит, это правда? Я думал — слухи.

— Да уж последние дни, надеюсь. Государь намекнул, что дом подарит — за верную службу. Да я и сама теперь могу купить, не бедная. Так что... — она со значением посмотрела на него, но он, похоже, не очень-то её слушал. — Ты что?

— Что?

— Ну вот, просил прийти, а сам мыслями неизвестно где витаешь.

— Да, да, конечно.

— Что — конечно? Что с тобой? Опять, да?

— Ну, а тебе-то что за дело.

— Ты

ж обещал.

— Мне отыграться надо было, долг отдать.

— Но ты же обещал не садиться больше.

— А что мне делать? Ждать тебя, пока ты со своими августейшими неге предаёшься?

— Я ж предлагала — обвенчаемся, рядом был бы. А ты... Сказал бы прямо — всё прошло, и я бы не надеялась и не ждала тебя...

— Да нет, Варя, нет, я по-прежнему... — Он обнял её, прижал к себе, а сам поднял голову, глядя на светящееся окна Зимнего. — Просто... сейчас такой период... Вся жизнь периодами — вверх-вниз. Сейчас вот — вниз.

— Ну, а я подниму тебя, помогу. Я сильная, я смогу, ты только не противься мне, дай помочь тебе... Глупый ты мой, — она поцеловала его, — мальчик ты мой непутёвый. Замёрз весь, даже губы холодные... Идём со мной, идём, я согрею тебя, — и она повела его ко дворцу.

3 декабря 1880 года. Магазин сыров на углу М. Садовой и Невского.

Помещение выглядело запущенным, асфальтовый пол потрескался, на полу блестели лужи.

Они осмотрели магазин и прошли в заднюю комнату. Их было пятеро: Желябов, Перовская, Якимова, Богданович и Кибальчич.

— Ну что, — сказал Богданович, — вчера подписали договор об аренде. Так что можно начинать.

— А я считаю, — сказала Якимова, — что сперва ремонт надо сделать, потом лавку открыть, начать торговлю. А уж после только можно приступать к подкопу.

— Зачем время терять? — возразил Богданович.

— А затем, — ответила Якимова, — что пока мы не начнём торговать и к нам не привыкнут, всё, что тут будет происходить, будет подозрительным. Ты представь, сколько земли выкопать придётся. А коль тут ещё и ремонтные рабочие будут целый день?

— Ну и что? Днём они, ночью мы.

— Аня права, — сказал Желябов. — Лучше не рисковать. Мы составили график проезда императора по городу. Ездит он всего в два-три места, и всё разными путями.

— Боится, — сказал Богданович.

— А ты бы не испугался? Мы записывали эти маршруты два месяца. Все они через какое-то время повторяются, в том числе и этот, по Малой Садовой. Но сказать точно, когда он тут поедет, пока нельзя. Так что давайте не суетиться, но и не тянуть. Быстро ремонт, открываем торговлю и — сразу же всех людей на подкоп. А вас, — Желябов взглянул на Кибальчича, — на изготовление заряда. Его тут понадобится немало. Договорились?

28 января 1881 года. Библиотека императора.

Лорис-Меликов,

стоя у стола, докладывал Александру и сидящему сбоку наследнику.

— ...Таким образом, Ваше величество, речь здесь идёт не о народном представительстве по западноевропейскому образцу, чего так опасались приближённые Его высочества, — он сделал лёгкий поклон в сторону наследника, — а всего лишь о создании Общей комиссии, где бы рассматривались вопросы, связанные с завершением реформ Вашего величества, и наиболее важные вопросы, стоящие перед центральными ведомствами. И вот в эту Общую комиссию действительно должны входить представители земств и городов. Но это, Ваше величество, никакая не дума, до неё нам ещё расти да расти.

— А в печати, — заметил Александр, — твой проект уже окрестили лорисмеликовской конституцией.

— Ну, Ваше величество ведь знает этих писак — они ради красного словца... И потом, члены Особого совещания ведь не газеты будут читать, а эту всеподданнейшую записку. Разумеется, если Ваше величество соблаговолит её подписать. — И Лорис-Меликов положил перед Александром текст записки.

В этот же день. Зимний.

Катя одевалась к ужину. Вошёл Александр, оглядел её, не смог скрыть своего восхищения.

— Я тебе должен сделать признание: ты так же хороша, как и пятнадцать лет назад. В чём-то даже лучше.

— Просто у Вашего величества улучшился вкус, и он больше стал ценить истинную красоту, а не искусство портных да парикмахеров. Ну что Лорис?

— Я подписал его записку. Теперь её рассмотрит Особое совещание и утвердит Совет министров. И все — мы свободны в своих планах. — Он подошёл сзади к Кате и обнял её.

— Пусти, Саша, помнёшь.

— Ну, так что с того, — он повернул её к себе. — Погладят. — Он поцеловал её.

— Саша, осторожно.

— А я не хочу больше быть осторожным. Теперь нам нечего бояться, кто что подумает. — Он опрокинул её на стол, она попыталась подняться, он не пускал, склонившись над ней, стал целовать её, но она всё же вырвалась и сказала:

— Как ты ведёшь себя, Саша! Я не любовница какая-нибудь, чтоб заваливать меня, где ни попадя.

— Катюшенька, что ты говоришь такое. Ещё недавно тебе это нравилось.

— То недавно кончилось, Саша, возьми в толк. И имей уважение к жене. — Александр растерялся.

— Я имею его, но я ещё имею к ней любовь и желание.

— Очень хорошо, только выражай их подобающим образом. Для этого есть своё время и своё место. Может, ты ещё в карете захочешь свою любовь доказывать?

— Но, Катя... Так ведь было, и не раз...

— Что за вздор ты говоришь!

— Неужто ль ты забыла? А говорила — никогда.

— Ты меня путаешь с кем-то из своих... из моих предшественниц.

— У тебя не было предшественниц, любовь моя. Ты — первая и последняя.