Долгота дней
Шрифт:
Кошка Клары
Выбираться из города или не выбираться? В иные дни становилось ясно, что бежать надо. В середине марта на митинге в центре города убит Дмитрий Чернявский, украинский патриот, совсем еще мальчик. Надежды все меньше, боевиков все больше. Их поддерживает местная милиция и СБУ. Большая часть сепаратистов вышла из криминала, как Горький из народа. Есть еще советники, кадровые сотрудники российских спецслужб, профессионалы-наемники и романтики процесса. Последних — невероятно жаль, что усиливает интеллигентскую раздвоенность
Может, правы они, думает он тоскливо. Может, Запад во всем виноват? Может, и виноват. Но почему-то Запад по-прежнему оставался на западе. А вот с востока народу приезжало все больше. Бандиты и городские сумасшедшие вступили в свои права. По ночам стрельба и мародерство, днем лозунги, митинги и плакаты. Сушкин со страхом глядел на вооруженных людей. Они наглели от драйва, который придают оружие и власть. Чувствовали себя героями оттого, что громадный город взят ими без боя. Хому тревожила Европа, стоящая на пороге большой войны. Но глядя на пьяных гастролеров из Ростова, он думал о том, что инферно опознало своих. И во всем происходящем это пугало его сильнее всего.
*
Всю весну и начало лета беременное страшным будущим небо опрокидывалось вниз. Рыдало дождями. Изливалось беспощадно. В парке возле дома ползало столько слизней, что становилось не по себе. Улитки и выползки кишели кишмя. Тропинки то и дело перебегали крупные наглые серые мыши. За сорок пять лет проживания в этом городе Сушкин впервые наблюдал нечто подобное. Плодовые и неплодовые деревья выгнали цветы одновременно, совершенно не сообразуясь с положенными природой сроками. Цвели липа и вишня, черемуха и яблоня, каштан и сирень, рябина и абрикос. Настолько буйно и безостановочно, что хотелось плакать. Природа прощалась с жизнями тех, кому в ближайшие месяцы суждено лечь в землю. Компенсаторные механизмы бытия.
К любителям русского мира Хома не приближался. В их реальность он вжиться не мог. Они смотрели на него глазами аквариумных рыб. Проплывали мимо по волнам Леты, касаясь плавниками проспектов и улиц, зданий, деревьев, пробуя мягкими губами мозги прохожих. Откладывали черно-красную икру на стенки бытия, на липы и каштаны, стоящие в цвету. Размахивали натянутыми, как стальные канаты, нервами, пели песни, несли чушь, в которой иногда проскальзывали некоторые вполне здравые идеи. «Долой мудаков!» — прочитал как-то Сушкин на грязноватом транспаранте у здания областной администрации. В самом деле, растроганно подумал он, хорошо бы их долой. Вопрос в том, насколько это выполнимо в условиях оккупации.
А на площади — зычные голоса. Солнечный ветер. Запах цветущих лип. Мегафонное хриплое эхо. Гул громадных колонок. Стихи советских поэтов и песни военных лет. Сушкин ощущал странное узнавание и спустя недолгое время понял, о чем, собственно, речь.
Была империя и сгинула. Ее закат совпал с детством и юностью. Можно было иногда попечалиться, глядя в раскрашенные картинки слайд-шоу, именуемого памятью. Там мама и папа. Пляж на косе, лето в росе, руки в малине. Молоко в треугольных пакетах. Ряженка в стеклянных бутылках. Политбюро. Пластилиновые дятлы из кукольных советских мультфильмов. Сказка про то, как тридцать гондонов счастья себе добывали. Но маленькому человеку не надо бояться. Спи, сыночек, хули-люли, ты у мамы красотуля. Боевики, пришедшие этой весной в город, выглядели страшнее.
В митингах этой весны чувствовался знакомый аромат. Терпкое дежавю. То, что сейчас улавливалось в воздухе города Z, можно было сходу определить простым и теплым словом «лажа». Вспоминались красные галстуки, пионерские линейки, энергичные речевки. Мы ребята молодцы, пионеры-ленинцы. Кошмар, но, в сущности, скользящий, как ветер у виска. Мозги детей почти не задевает. Ведь
Да, это была она. Беспросветная, наглая, совковая. Не узнать ее вообще было невозможно. Она всегда оставалась здесь. За то время, которое понадобилось Советскому Союзу, чтобы пролитой кровью уйти в песок, эта лажа никуда не делась. В девяностых, когда акварельными мелкими лужами повсюду стоял медленно догнивающий коммунизм, в Z грянула криминальная революция. В город плотно, как черный пенис в белый гульфик, вошло инферно. Пульсирующей сетью упало на регион. Слилось с советской лажей, превращаясь в нечто третье.
С экранов телевизоров говорили о независимости Украины. А в Z зависимость становилась все сильнее. Она была тяжкая, почти наркотическая. Гибли люди, покидали регион выжившие, но сильно потрепанные бизнесмены и патриоты. Народ так просто не сдавался. Но зась, малята, зась.
Тримайтеся, співвітчизники, все ще має бути чудово, говорил с экранов телевизоров очередной президент страны. А жители Z просто исчезали. Их закапывали на заброшенных кладбищах. Стреляли в упор на бульварах, пронизанных невечерним светом. Закатывали в бетон, топили в прудах, вешали на деревьях в старых советских посадках. Их всасывал черный смерч, кружащийся над городом. И уносил в дивные дали, о которых у Хомы было самое отдаленное представление. В город Z вступало инферно, и закаты были прекрасны. И время текло, как всегда, но теперь во главе угла стал не закон, но понятия.
И только маковки церквей. Ранние, а также поздние литургии. Колокольный звон, набат, шабат да месяц Рамадан. Только молитвы праведников, которых таки имеется пока у Господа, держали Z-небо над городом и степью, напоенной полынной горькой сладостью, шумом ветра в траве да тихим пением родников.
*
Сушкин успокаивал Люсю, гладил ее волосы, целовал мохнатый, пахнущий мятой лобок и шептал в него. Все пройдет, все обязательно закончится. Это у нас карнавал. В жопу такие карнавалы, говорила Люся. Смотрела глазами большими и черными, как ночи над аннексированным Крымом. Ничего уже не вернется, и ничего уже здесь не будет.
Помнишь Славика и Клару? Ночью к ним приходили трое с автоматами. Предупредили, если еще раз они на своем сайте напишут что-нибудь нелестное о русской идее, схлопочут по пуле в живот. И что? Сушкин сел на диване и принялся щелкать зажигалкой. А что? Люся пожала плечами. Собрали вещи, утром уехали. Пока ты спал, я с Кларой по телефону говорила. Она ключи оставила у коллег. Просила взять кошку и поливать цветы. И какие-то документы надо забрать у нее из сейфа в офисе. Какие документы? Сказала — важные, пожала плечами Люся. Ну вот, помрачнел Сушкин. Твои подруги, как всегда.
Еще счастливо обошлось, добавила Люся. Могли бы ребят кинуть в подвалы бывшего СБУ. Мало ли там народа уже? И что б тогда стало с их детьми? Хома вздохнул, глядя на солнечные пятна, бегающие по стене.
Громко и весело скрипела карусель за окном. Лаял пес. Люся ждала, что Хома что-нибудь скажет, но не дождалась. Поднялась и ушла. Сушкин минут пять слушал журчание воды в ванной. Теплый ветер надувал паруса штор. На детской площадке кричали и смеялись дети. Болели глаза, и он думал о том, что которую ночь не может нормально спать. В центре по ночам стреляют. Знать бы, кто и зачем, а главное куда? А может, лучше не знать, внезапно подумал он. Слишком много грабят защитники русского мира. Банки, магазины, частный бизнес. Причем не всех. Как-то выборочно. И от этого еще страшнее. Ты больше не знаешь этот город. Понятия не имеешь, как в нем жить и чего от него ожидать.