Долгота дней
Шрифт:
Речь идет о том, Силин, что ты ушел к моей подруге, закашлялась Елена, а потом уехал с ней в Крым. Восемь лет коту под хвост. А я ведь, Силин, тебя любила. А ты оказался ничтожной жалкой сукой. Она покачала головой так, будто осознала этот факт только сейчас.
Не начинай! Да Бога ради… Это ты мне звонишь, Деньги тратишь. Не нравится — не звони. А если я брошу Светку, ты приедешь ко мне? Ты сделаешь что? Лена поставила бутылку на пол. Взяла медленно тлеющую сигарету из пепельницы и затянулась. Брошу Светку! То есть мы уже, практически, расстались. Силин заговорил быстрее и сбивчивее. Она завтра уезжает к родным в Ростов. Я остаюсь один. Нашел работу в газете.
Ты все врешь, Силин. Елена сделала такую затяжку, что половина сигареты провалилась внутрь себя самой. Нет больше ни моря, ни лавра. Нет, не вру. Работы много, а платят мало. Да и цены страшные, просто страшные! Он засмеялся. Но ничего, мы выживем, Ленка! Главное, позвони, человек ждет, и скажи, что согласна. О деньгах не думай, я все оплачу. Да пошел ты! Она прикончила бутылку, аккуратно поставила ее у батареи. Резко поднялась с дивана. Голова закружилась. Прислонилась плечом к стене. Ощутила прохладу и биение пульса под ключицей.
Раннее утро. Из-за плотно задернутых штор яркое солнце. Трубка в руке жужжит родным ненавистным голосом. Она вышла на балкон. Тут же где-то ухнуло. Били по центральным проспектам. От Городского сада в небо шел густой черный и едкий дым. Слева горел бизнес-центр. Город разрушали вдумчиво и методично. Лена не знала наверняка, кто это делает, но ей казалось, что она знает.
Суки, прошептала Елена. Уселась на рассохшийся старый стул и снова приложила трубку к уху. …Не слышу твоего дыхания. Последние минут пять, говорил Силин, ты наверняка меня не слушала. А может, не слушаешь и теперь. Но это все равно. Люблю тебя, Ленка! Люблю, как никогда и никого! Да, конечно, я виноват. Но ты сама нас познакомила. И потом, что это было? В сущности, маленькая смешная интрижка. Она была и закончилась.
А здесь у нас, заметила Лена, снова закуривая, все только еще начинается. И шел бы ты, Силин, со своей любовью. Не бросай трубку. А я и не бросаю. Она пожала плечами. Мне тут поговорить не с кем целыми днями. Так что на безрыбье и хрен собеседник. А что ты делаешь целыми днями, работы ведь нет? Пью, Силин, пиво. Впрочем, я уже рассказывала. Пью пиво, читаю, смотрю фильмы. Сегодня ночью смотрела ретроспективу работ Терри Гиллиама. Ты любишь «Короля-Рыбака»? Ты же знаешь, что не люблю. Вот поэтому ты и мудак, Силин. Она печально покачала головой.
Думаю, добавила после некоторого молчания, после этой войны мне придется лечиться от алкоголизма. Если, конечно, выживу. Посмотрела вниз. По противоположной стороне улицы шел старик. Он шел медленно, зачем-то ощупывая рукой стену дома, и плакал. Слезы текли по его морщинистому подбородку. Второй рукой он держал красную сетку. В ней лежал пакет желтых макарон, подсолнечное масло в пластиковой бутылке и, кажется, пачка печенья.
Слушай, Силин, я пошла, сказала Елена в трубку. Тут старик идет, видно, заблудился. Идет и плачет. Старенький очень. Хочешь, звони вечером. Дала отбой. Взяла ключи со стола, открыла дверь. Спустилась по гулкой лестнице. Пахло пылью и солнцем, бьющим в разбитые окна лестничных пролетов. Ветер оказался неожиданно сильным, принялся хватать за подол юбки, тянуть в разные стороны, валить вбок и толкать в спину.
Протяжный свист. Сильный взрыв в двух кварталах. Она машинально присела, прикрыв руками голову. На глазах выступили слезы, начал дергаться правый глаз. Но нужно было вставать.
Дедушка, что с вами, Лена тронула его за рукав. Вы что, потерялись? Мне по этой улице дом семь нужен, сказал он, доверчиво улыбаясь. Его мокрое от слез лицо было полно надежды. Седьмой дом! Где-то тут. Я там живу со старухой. Так вы уже прошли мимо, проговорила Елена, рассматривая его мокрые брюки. Он только что обмочился и, судя по всему, не первый раз за этот день. Сладковатый, приторно тяжелый дух. Пришлось бороться со спазмами, внезапно подкатившими к горлу. Хорошо, что давно уже ничего не ела, кроме чипсов. Прошли арку. Зашли во двор. Старик осмотрелся. Заметил знакомую детскую площадку, громадную клумбу, заросшую петуниями. Древний, сто лет как пересохший фонтанчик был присыпан песком, глиной, кусками битого кирпича.
Дверь в квартиру не заперта. Елена прошла в комнату с распахнутым настежь окном, с внушительным слоем пыли на полу. Остатки еды в тарелке. Ленивые мухи кружатся над засохшим куском печеночной колбасы. Сухари в сетчатом мешочке, подвешенном на гвоздик. На стене коврик времен двадцатого съезда КПСС с вытертыми коричневыми оленями. У низкого диванчика стул с большой чашкой мутноватой воды и лекарствами. Из-под него выглядывает утка. Рядом стоят мохнатые почти новые тапки. Видно, старушка иногда поднимается, но вряд ли ходит без посторонней помощи.
Сухонькая, востроносая, она задорно улыбается. Светятся черные пуговки глаз. Здравствуйте, я вашего супруга привела. Черт старый чего не сделает, только б с молодухой потрындеть, засмеялась старуха. Старик тоже заперхал, обнажая удивительной кривизны зубы и красные слоистые десны. Смеясь, скупо подергивал морщинистой шеей, покрытой темно-коричневыми пигментными пятнами. Невеселые глаза его при этом слезились. В уголках застыл то ли гной, то ли сон.
Вот и хорошо. Он ведь, как Сашеньку, нашего сыночка, при бомбежке убило в прошлом месяце, так стал забывать. Сына убило? Да, старушка не прекращала улыбаться. Мог уехать с фирмой в Киев, но остался с нами, чтобы доглядеть. Вот и убили его, когда в магазин пошел. Кто убил? Задав идиотский вопрос, Людмила почувствовала отвращение к самой себе и села на стул напротив.
Да Бог его знает, кто. Фашисты, должно быть. Старушка засмеялась. По телевизору все говорят о фашистах. Все думаю, как так, немцы сюда вернулись? Вроде не дураки они, понимать должны, что здесь ловить нечего. Она задумалась. Я оккупацию девочкой встретила. Мы, восемь душ детей и мама, как раз спрятались в подвал, когда разбомбили наш дом. Наутро выбрались, от него остались две стены. Забор догорает, и малина черная стоит. Ветер, дым, а немцы, человек двадцать, курят у старой церкви, смеются да в небо поглядывают. А на Покрова снег пошел. Так и жили.
Старик тяжело вздохнул, понес сетку на кухню. Оттуда донесся шум текущей воды. Людка посмотрела в окно. Из-за городских прудов поднимались клубы черного дыма. Запахло растительным маслом, вылитым на раскаленную сковороду. Старушка вздохнула. Никак не пойму, откуда фашисты? Сталин умер. Хрущев умер. Брежнев умер. Мао Цзэдун. Говорят, Фидель Кастро — и тот себя плохо чувствует…
Он тоже умер, сказала Люда, только об этом никто не знает. Ну, вот и я говорю. Все умерли. А фашисты, понимаешь, остались. Посмотри на них! Правда, дед сколько ни ходит, на улице ни одного не встречал. Старушка задумалась и подрагивающей рукой стала поглаживать потрепанный корешок лежащей рядом с ней книги.