Долгожданное

Kara1921

Как супруги и предполагали в самом начале, в строении Эсми начали происходить незначительные изменения. Ее кожа стала, пусть не такой мягкой, как у человека, но достаточно мягкой, чтобы отличаться от бессмертной. Более того, с ходом времени она стала еще и теплой. Это, бесспорно, было странным явлением и необъяснимым даже для доктора Каллена, который уже бросил попытки понять все это, чувствуя, как отдаляется от того счастливого и одухотворенного состояния. Надо было, видимо, проще относиться к этому случаю, но при этом не терять бдительности, ведь мало ли что может случиться.

И, казалось бы, Каллены-старшие уже несколько десятилетий вживаются в роль родителей для своих больших-маленьких детишек, но те чувства, что они уже испытывали в ожидании

малыша, были неповторимы. Как бы они не любили своих подопечных, к родному ребенку они чувствовали что-то иное и еще не раскрытое в их душах. Из-за этого внутри появлялось тяжелое чувство вины перед ними, и супруги были не далеки от того, чтобы начать просить прощения у них. Но все же каждый раз разум побеждал порывы чувств и приводил в более трезвое состояние. Ведь ни один, ни другой не был виноватым, что внутри просыпаются родительские инстинкты, немного иные нежели те, что рождают в сердце любовь к Калленам-младшим. Карлайл пытался напоминать себе, что его жена очень восприимчива и, особенно, сейчас, поэтому чаще убеждал ее, что их дети взрослые и все понимают, не обижаясь на них. Эсми, конечно, тоже неоднократно повторяла себе этот факт, но, противореча самой себе, доказывала обратное. И Карлайл это прекрасно понимал, когда видел грусть в ее светлых глазах или когда ее такая прекрасная улыбка отдавала тоской. Но он всегда сглаживал все ее переживания, всеми силами желая, чтобы девушка не мучила себя, как умела. Все это опять же переживания, вызванные обострением отцовских чувств. Инстинкты, казалось бы, с каждым мгновением все углублялись, а в душе рождалось особенное ощущение. Эти четыре месяца сделали с ним что-то странное, отчего стали забываться все эти бессмертные заморочки. Он чувствовал себя человечнее, как он и признался своей жене на днях. И сказал-то он это между делом, не акцентируя на этом внимания, но для Эсми это значило целую бесконечность. Бесконечную любовь к своему мужу, бесконечную благодарность и признательность к нему. Но слишком много слов. Она просто прижалась к нему, крепко-крепко обняв, что как обрадовало Карлайла, так и ввело в легкое непонимание. Они ведь просто разговаривали, а его фраза была вырвана сознанием Эсми из контекста, поэтому он не понял, что именно так осчастливило ее. Но уточнять не стал, лишь промолчал и обнял в ответ. Главное ведь, что это ее сделало счастливой. Главное ее улыбка, в которой отогреется любое заледеневшее сердце. И мужчина был готов сделать все, что угодно, только бы ее прекрасное лицо не омрачала печаль.

Каллен был счастлив, не хотелось постоянно бояться чего-то, задаваться вопросом «А что, если…» и заражать своими опасливыми догадками жену. Поэтому огорчаться он позволял себе лишь по тому поводу, что эти прекрасные вечера, которые они с любимой проводили вдвоем, соскучившиеся за долгий день, нельзя было продлить. Каждый рано или поздно заканчивался, будто бы нарочно мешая той идиллии, что витала во всем доме вкупе с уютом, когда супруги были вот так вот вместе, в тишине. И такой большой особняк становился маленьким домиком, утопающим в лесной глуши.

И эта ночь имела именно эту атмосферу. Остальные Каллены вот уже как три дня назад уехали в традиционный августовский поход в далекий от Сиэтла штат Альберта, где раскинулись лесные чащобы, доверху набитые любимыми вкусняшками бессмертных деток. Звери ведь успели расплодиться с прошлого августа? Так или иначе, вернутся они не скоро, что бросало тень печали на настроение Карлайла и Эсми.

Естественная для штата Вашингтона, погода в эту ночь была крайне несносна: за окнами вот уже вторые сутки лил дождь, порывисто барабаня по крыше, разбушевались от ветра пушистые сосны, что своими тонкими верхушками вдавались в темное, окутанное тучами, небо, а раскаты грома изредка проникали сквозь стены дома. Супругами как обычно был занят кремовый, плюшевый диван, расположившийся у отреставрированного камина, в котором мирно потрескивали дрова, что были заботливо припасены еще очень давно. Свет шел исключительно от огня, и это, несомненно,

добавляло уюта, помимо этого создавая неповторимую атмосферу спокойствия и защищенности, хоть разбушевавшаяся стихия за окнами говорила об обратном.

Карлайл словно вынырнул из своих дум, когда почувствовал прикосновение ее щеки к своему плечу и ее глубокий вздох.

— Что не так, родная? — нежно спросил он, чуть повернув голову и поцеловав девушку в макушку.

— А? Что? — рассеянно промолвила она, отпрянув от него, чтобы посмотреть в миндалевые глаза, в которых всегда плескалась любовь. — Все так… С чего ты взял? Я просто… задумалась.

— О чем? — мужчина улыбнулся, принявшись уже было слушать. — Видимо, не о лучшем, раз ты так тяжело вздыхаешь.

— Так ты об этом? Брось, не цепляйся к мелочам, — она усмехнулась, неспешно беря его за руку и сплетая пальцы. — Я думала о детях. Все ли в порядке. Они звонили в последний раз вчера.

— В лесу может быть плохая связь, милая. Так что не о чем беспокоиться. Я уверен, что с ними ничего плохого не приключится.

— Ну раз ты уверен… — рыжеволосая тихо рассмеялась и, уткнувшись мужу в плечо, добавила: — Тогда точно все в порядке. Я люблю тебя.

— Я знаю, — он потерся носом о ее висок и поцеловал. — Я тоже люблю тебя. И мне кажется, что беспокоит тебя что-то другое, раз ты так быстро меняешь тему.

— Ладно, — она вздохнула и, слегка сомневаясь, взглянула ему в глаза. — Карлайл. У меня чувство, будто что-то не так.

— В чем дело, родная? — он обеспокоенно смерил ее взглядом, теряясь в догадках.

— Понимаешь, ведь на шестом месяце малыш уже должен толкаться. А он не толкается… — ее голос настолько потерянный, а в глазах целый океан отчаяния, будто случилось что-то ужасное. В такие моменты ей было не девяносто с лишним лет, о нет. В такие моменты она была для него маленькой девочкой, которую нужно успокоить так ласково и нежно, как умел только он, по ее словам. Так или иначе, блондин облегченно выдохнул, с улыбкой глядя в родные глаза.

— Эсми, не пугай меня так. Ты говорила это таким голосом, что страшно представить, как ты переживаешь. Иди ко мне, — после его слов девушка не раздумывая прильнула к крепкой мужской груди в раскрытые объятия. — Эсми, в этом нет ничего страшного. Нельзя так волноваться, ты понимаешь? Мы ведь знаем, что с нашим малышом все хорошо. Что еще нужно для счастья? Поверь, он сам решит, когда ему нас обрадовать. А это обязательно случится.

Она чуть отстранилась от него и, нежно обняв за шею, прильнула к его губам с поцелуем, полным непередаваемых словами чувств и эмоций. Он ответил на поцелуй, постепенно углубляя его, пока руки заботливо обвили ее талию.

— Это значит, что ты не волнуешься больше? — с интересом спросил он, когда поцелуй прекратился.

— Это значит, что ты хороший муж, — девушка тепло улыбнулась, а он рассмеялся на ее заявление. — Что? Ты поддерживаешь меня и заботишься.

— Ну правильно. Так и должно быть.

— Да, но… Не все мужья такие, Карлайл, — двусмысленно, с толикой грусти на глубине глаз произнесла она.

— Спасибо. Мне очень приятно слышать эти слова и знать, что ты счастлива, — искренне прошелестел мужчина, запутавшись пальцами в ее густых, тяжелых прядях. — Родная, он обязательно пошевелится, вот увидишь, — он ласково погладил ее округлившийся животик сквозь ткань кофты. — Ты даже не будешь ожидать этого. Настолько все будет внезапно.

— Хм, после таких слов я должна каждую минуту быть настороже, — она загадочно улыбнулась ему и накрыла его ладонь своей. Он усмехнулся, поцеловав ее в ямочку на щечке, и притянул ближе к себе, устремив взгляд на огонь. — Знаешь, теперь добрая половина нашего шкафа забита детскими вещами.

— Да? Я не видел. Ты ведь не хотела торопиться…

— Это не я. Это Элис с Розали. Причем все это они провернули в тайне, и, если бы я не открыла случайно вторую половину, то они так бы и молчали. Конечно, уже не было смысла что-то говорить им, — рыжеволосая усмехнулась, вспоминая виноватые лица дочерей.