Долина белых ягнят
Шрифт:
Топот копыт и стук колес еще долго звучали в ушах Хабибы, глядевшей вслед линейке. Доти ни разу не оглянулся. Это тоже был худой признак, а она верила приметам, снам, гадала на фасолинах И, что удивительно, в своих предсказаниях, вернее, предчувствиях редко ошибалась.
Проводив Доти, Хабиба вернулась к кукурузным початкам. Но работа валилась у нее из рук. Уже к вечеру она разожгла огонь в очаге, стала стряпать, и тут появилась Апчара.
— Как ты здесь без меня? Проголодалась я — солому готова жевать. О Доти Матовиче ничего не слышно? — Хабиба сделала вид, будто не
Апчара бросила пальто и сумку на стул, сняла платок с головы. Она вернулась в Машуко еще накануне, но ночевала у Курацы; подруги шептались до самого утра. Кураца, конечно, одобрила решение Апчары, обещала «уломать маму».
— Можешь поздравить меня: я выхожу замуж. — Апчара точно выстрелила в затылок матери, сидевшей у очага.
— Что трещишь, как сырые дрова в костре? Он уже уехал. Его теперь и птица не догонит. — Хабиба наконец оглянулась. — Заезжал прощаться, бедняга. А ты носишься — хвост трубой — повесть где. Сказал: своих слов назад не берет, свадьбу откладывает до окончания войны. И Альбиян, да убережет его бог, к тому времени найдет дорогу к родному очагу.
— А я не за того выхожу замуж.
— За кого же?
— Угадан.
— Не за Питу же Гергова?
— Сказала тоже: за Питу Гергова! — Апчара даже обиделась. — Я выхожу замуж за Локотоша. Помнишь Чопракскую оборону? Бекан его выходил на мельнице вместе с Данизат.
— Как не помнить? Помню. Потом он уехал на фронт. Я уже тогда знала, что между вами что-то есть.
— Все-то ты помнишь… За него я и выхожу замуж. Он сейчас в госпитале, но скоро выпишется. Слаб невероятно. Кожа да кости. Кожа чужая. Одного глаза тоже нет.
— Что мелешь? Как это — «кожа чужая»?
— Он горел в танке во время боя. Друзья отдали ему по кусочку своей кожи, чтобы залатать обгоревшие места. Ну а у людей цвет кожи не всегда одинаковый. Вот он и получился неодноцветный…
— Как рябой теленок? — изумилась Хабиба.
— Не совсем, но вроде этого. В армии-то у нас все цвета кожи есть… Надо его подкормить, восстановить его силы.
— О, аллах, я уже не человек, а старая калоша: о замужестве родной дочери узнаю последней. — Хабиба чуть не разрыдалась, но Апчара вовремя кинулась к матери, обняла ее, прижалась щекой. Обе тихо заплакали.
— Война его покалечила. Война. Он не виноват.
— А Доти? Как мне его жалко. Такой душевный человек. И оба глаза целы, — подвывала Хабиба. — Чем залатанный жених лучше? И как ты не пожалела благороднейшего Доти?
Апчара неожиданно рассердилась.
— А Локотош? Почему ты его не жалеешь? Разве он этого не заслужил? Он думает, что у него вместе с кожей сгорело все, что он самый несчастный человек на свете. Я хочу, чтоб он обрел счастье и был вознагражден за свои страдания. — У Апчары больше не было сил — голос ее дрогнул, она с плачем рухнула на кровать и долго не могла успокоиться.
— Ты и себе голова, и колхозу голова. Решай, — сдалась Хабиба. Взяв ведро, она пошла к арыку — месту слез и размышлений. На берегу журчащей речки и плакалось слаще, свободней, и думалось лучше. Речка, журча и густых зарослях шиповника, уносила тревоги, душевное
6. СВАДЬБА «ПО-ПОЛЕВОМУ»
События шли положенным чередом. Состоялась районная партийная конференция, за ней — комсомольская. Апчара, как и предполагалось, стала секретарем райкома комсомола. Однако в райцентр она пока не переезжала: жилья подходящего там не было, да и как можно было оставить мать одну… Прежде она ездила на бидарке, теперь раскатывала на линейке. Зато первый секретарь райкома партии Батырбек Оришев стал обладателем «виллиса».
Кураца, ныне председатель колхоза «Псыпо», по-прежнему дружила с Апчарой. Посоветовавшись, подруги решили привезти Локотоша «на откорм» в дом к Апчаре, поселить его в комнате Альбияна, окружить заботой, вниманием. Поправится, кости обрастут мясом, посветлеют швы на лице, а главное — привыкнет к нему Хабиба, — можно будет сыграть свадьбу. Не шумную, не многолюдную, но все-таки свадьбу, без которой обычай не разрешает начинать семенную жизнь.
Против этого Хабиба не возражала. Что аллах решил, тому и быть. И вдруг… Развернули утром газету, — а там портрет в черной рамке и сообщение:
«В боях за Родину геройской смертью погиб верный сын партии и народа Доти Матович Кошроков…»
— Отложим пока переезд Локотоша. Попросим Галину Николаевну положить его в отдельную палату. Будем возить ему еду. Наберется сил — сыграем свадьбу, как на фронте говорят — полевую.
Печальная весть как гром обрушилась на Хабибу. Она горевала так, словно погиб ее родной сын. Она и называла его сыном, и теперь причитала и плакала за себя и за мать Доти, которой у комиссара давно не было. Ей все приходил в голову этот кошмарный сон: Доти, туши мяса… Увы, предчувствие ее не обмануло. Хабибу охватила дрожь: вдруг то же самое случится с Альбияном? Нет, она этого не вынесет. Мать, задыхаясь от слез, пошла к своему спасительному арыку…
Апчара теперь постоянно приезжала в госпиталь. Локотошу отвели небольшой, но отдельный закуток, где помещались кровать, табурет и тумба. Усиленное питание, да еще и на научной основе, дало себя знать.
— На убой меня кормите. Я же не утка и не селезень, — шутил Локотош, настроение которого с того дня, как они встретились с Апчарой, совершенно изменилось. Понемногу он и сам начинал верить в то, что еще может пригодиться людям. Голова цела, руки-ноги целы. Рассудок, кажется, не помутился.
А лицо… Ну что ж? Апчара ведь привыкла, глядишь, и остальные привыкнут.
Местная газета с траурным сообщенном попала ему в руки. «Он этого хотел, — подумал Локотош, вспомнив бои летом сорок второго года. — Жаль, незаурядный был человек, умный, одаренный, к тому же еще и добрый».
Приехала Апчара с сумками.
— Читала про Доти Матовича?..
— Да, пусть будет ему земля пухом… Все потрясены: ведь он так недолго провоевал. А как его тянуло на фронт…
— Он искал смерти, оттого и тянуло.