Долина папоротников
Шрифт:
— Значит, капитан Мэннинг с друзьями не подменяли ключ от комнаты Лиззи?
— Полагаю, что нет. В противном случае меня бы поставили в известность об этом…
И комнату наполнила тягостная тишина, такая вязкая и удушающая, что очередной позыв к бегству заставил ноги Лиззи непроизвольно дернуться.
Отец, к тому же, возьми и скажи:
— Я так понимаю, визита самого капитана Мэннинга ждать не приходится, не так ли? Его отсутствие… красноречивее слов свидетельствует о тщетности надежд моей дочери в отношении его.
— Отец! — Лиззи вскочила на ноги и вперилась
На Аддингтона она старалась не смотреть: все равно ничего не увидишь, только напридумываешь разного, и это ранит сильнее ножа.
— Я лишь хочу быть уверен, что ждет нас наперед, милая, — отозвался на ее укор мистер Хэмптон. И как-то сник, сделавшись тоньше и ниже обычного, Лиззи, заметив это, внутренне переполошилась: то ли она не замечала этого раньше, то ли отец казался таким в сравнении с Аддингтоном. Высоким и широкоплечим… Полным кипучей энергии, которой отцу так не доставало. И уж не ее ли, Лиззи, вина, что он так переменился?
Грудь сдавило от болезненного спазма, слезы вскипели на глазах, и девушка, проигнорировав законы вежливости и этикета, пулей метнулась из комнаты, не удостоив присутствующих ни единым словом прощания. Пронеслась по парадной лестнице и, ворвавшись в спальню, упала на кровать. Уткнулась лицом в подушку, закусила ее зубами…
Стыд, вина и отчаяние выходили слезами, словно вскрытый нарыв.
Тоска по матери нахлынула с удвоенной силой…
Если бы только она была жива… Если бы только была рядом и направляла ее. Не случилось бы, верно, ничего подобного происшествию с ключом… не случилось бы глупого гадания, даже ее влюбленности в Мэннинга могло бы не случиться. Рядом с матерью все могло быть иначе…
Лиззи утерла нос и потянулась к шкатулке на туалетном столике: в ней хранилось единственное, что осталось в память о матери — кольцо с изумрудом. Фамильная драгоценность, принадлежавшая когда-то ее бабушке… Той самой, с которой Лиззи ни разу не виделась — родители говорили, ее нет в живых — однако знала, что та любила работать в саду: выращивала цветы и травы. Лечила многие хвори при помощи травяных настоек…
Сама Лиззи растила только галантусы и бугенвеллии — в лечебных травах она едва ли разбиралась. Разве что заваривала ромашку от расстроенных нервов…
Теперь не помогла бы и бочка ромашкового чая.
Девушка снова разрыдалась, сжимая в кулаке материно кольцо… И слышала, как долгое время спустя уходил их нежданный гость. О чем они беседовали с отцом, ей было совершенно неведомо: Кэтти сказала лишь, они удалились в хозяйский кабинет и угощались отцовским кларетом.
Сам факт подобного расточительства рассердил Лиззи не на шутку: уж лучше бы и вовсе опорожнить бутылку в помойное ведро, чем потчевать недоброго гонца.
А Аддингтон был именно недобрым: его слова разбили ей сердце. Признание капитана Мэннинга, переданное его устами, разбило ей сердце вдвойне… Она лишилась подруги, надуманного возлюбленного и потеряла доверие отца.
Могло ли быть что-то худшее?
Казалось, ответ очевиден, двух мнений быть не может, и только двумя днями позже Элизабет поняла, насколько сильно
8 глава.
Письмо пришло незадолго до Рождества: ничем непримечательное, самое обычное. Его принесли с утренней почтой, и мистер Хэмптон вскрыл его с легким сердцем, ничуть не опасаясь внутреннего содержимого. Возможно, один из старых друзей поздравлял его с предстоящими праздниками или звал погостить у себя на Пасху. Тогда как раз начинался сезон охоты, а мистер Хэмптон был охочь до прогулок в лесу с ружьем наперевес.
И вот он его распечатал, пробежал глазами от начала до конца… Выражение довольства сменилось испугом на его лице — Элайджа Хэмптон выронил бумагу из рук.
Прошлое, оно ведь всегда возвращается, рано или поздно, настигает в самый неподходящий момент, подкарауливает, подобно преступнику из-за угла, обухом ударяет по голове.
Именно это он и ощутил в тот самый момент: оглушающую контузию, звон в обоих ушах.
Он поднялся из-за стола, поглядел на голые деревья в саду — вынул из шкафа ящик с дуэльными пистолетами, почистил и перезарядил каждый из них.
Ближайшие дни серьезно подумывал о том, не уехать ли куда хотя бы на время, однако Лиззи с Корнелией так много сил положили на подготовку к празднику, что он не решился срывать их с места. Просто удвоил бдительность и стал раздумывать о достойном муже для дочери, ком-то, способном защитить ее в случае необходимости. И ее сердечная склонность к капитану Мэннингу не осталась незамеченной им… Что ж, решил Элайджа Хэмптон, будь это чувство взаимным, противиться он не станет, пусть капитан и не внушал ему особой симпатии. Уж больно самовлюблен, как на его взгляд, к тому же младший ребенок в семье. Всего придется добиваться своими талантами… И коли повезет, взлетит. Да Лиззи подхватит…
В таких раздумьях и пробежали дни до визита Аддингтона-младшего. До того момента, как он узнал о безрассудном поступке дочери и последствиях, с ним связанных… Корить себя за недосмотр не имело смысла: он слишком доверился Лиззи, чтобы предполагать нечто подобное. Следовало, однако, учесть порывы влюбленного сердца — они всегда довольно непредсказуемы и безумны — но он этого не сделал. Радея о ее физическом благе, упустил из вида опасности иные, не менее сокрушительные для души и сердца.
Впервые с момента смерти своей супруги он возблагодарил бога, что ее нет рядом. Катрин слишком любила дочь, чтобы снести подобное с кротким сердцем.
Элайджа Хэмптон чувствовал себя совершенно разбитым и потому предложение Аддингтона, озвученное за бокалом выдержанного кларета, воспринял спокойнее, чем мог бы в других обстоятельствах. Даже порадовался ему, пусть радость эта и была сдобрена горькими нотками.
Мужчины скрепили уговор рукопожатием, и последующие несколько дней мистер Хэмптон стойко сносил жалобные причитания Клотильды («Какой позор, Элайджа! Как показаться на глаза знакомым?») и грустную отрешенность Лиззи («Все хорошо, папА. Не волнуйтесь за меня!»). И снова почистил пистолеты…