«Долина смерти». Трагедия 2-й ударной армии
Шрифт:
Шло формирование Новгородской армейской группы (НАГ). Машинами нас перебрасывали в лес. Под Новгородом я пережила первую бомбежку. Здесь собралась уйма народа, было много эвакуированных с детьми, дороги были забиты людьми, машинами и лошадьми. И вот налетела немецкая авиация — самолетов не счесть — и начала бомбить. С испуга я начала бегать, ища укрытия, но какой-то солдат схватил меня и с криком «Ложись!» прижал к земле. Я взглянула в небо и увидела низко пролетавший самолет и летчика в черно-желтом шлеме и темных очках. Отбомбившись, самолеты кружили над нами, как стая ворон. Преследуя каждого человека, фашисты расстреливали
Въехали в опустевший Новгород. Ярко светило солнце, отражаясь в раскрытых окнах. На подоконниках мирно цвели разноцветные герани, ветер трепал белые занавески. Въехали в кремль. Я с восхищением смотрела на Софийский собор, как вдруг налетели немецкие бомбардировщики. Я, как стояла возле могилы (уже позже узнала, что это была могила Гавриила Державина), так и упала, спрятавшись за холмик. После небольшого перерыва — снова бомбежка. Я бросилась в открытую дверь патриаршего дома и оказалась в подвале, где увидела много старинных книг, брошенных в беспорядке. Слева от входа, на земляном выступе, стоял стеклянный гроб со святыми мощами.
После бомбежки войскам был отдан приказ оставить Новгород. Помню, как ехали в кузове трехтонки по мосту через Волхов, затем через горящую деревню, словно сквозь огненный туннель: по обе стороны дороги полыхали дома, а мы задыхались от дыма и гари в машине, крытой брезентом. Когда выскочили наконец из этого ада, шофер сдернул горящий брезент и сказал: «Еще минута — и мы бы взлетели на воздух!»
По прибытии на место мне довелось увидеть тяжелую сцену. На поляне в четком каре были выстроены бойцы. Командир перед строем что-то читал с листа. Рядом с ним стоял стрелок с винтовкой наперевес. Я спросила крайнего солдата:
— Что он читает?
— Приговор трибунала о расстреле дезертира…
Сам дезертир, молодой парень, стоял по стойке «смирно» и напряженно вслушивался в слова приговора.
Закончив чтение, командир в полной тишине отдал команду стрелку: «Готовьсь!» Затем прозвучало: «Пли!» Раздался выстрел, и дезертир упал мертвым.
Было это после известного приказа И. В. Сталина «Ни шагу назад!».
А для нас началась лесная жизнь. Солдаты выкопали углубление и поставили большую палатку для столовой высшего комсостава. Расставили походные столики на 40 человек. Отгородили кухню и помещение для 4–6 человек, где питались командующий группой генерал-лейтенант И. Т. Коровников, замполит, начштаба полковник Лимаренко, заместитель по тылу полковник Сергеев, полковник Петров Иван…
Повар Вася Павлов, работавший до войны в сочинском ресторане, готовил очень вкусно, и претензий к столовой не было.
Пришла осень, а с ней дожди, слякоть. Ноги в тяжелых кирзовых сапогах были постоянно мокрые, к вечеру опухали. Спали на нарах, свернувшись «калачиком», укрывались шинелью. Однажды я простудилась и, устав, решила отдохнуть в свободном блиндаже, где по щиколотку стояла вода. Закуталась в шинель и крепко уснула. Проснулась от криков ребят: «А где же Зоя?» Я вскочила и с ужасом увидела вровень с лежаком воду — прямо как на картине «Княжна Тараканова». Дверь перекосило, и ребята выбили ее снаружи, освободив меня из водяного плена.
Однажды после бомбежки генерал Коровников вернулся
— Девчата, вы шить умеете?
— Умеем.
Иван Терентьевич показывает на изрешеченные пулями полы шинели и просит починить:
— Надо сделать так, чтобы было незаметно, может, после войны она в музее будет висеть как экспонат!..
Мы отрезали снизу кусок, вырезали из него кружочки и незаметно вшили в дырки от пуль, которых было несколько десятков. Генерал остался доволен.
В ноябре 1941 г. мы стояли в Новоселицах. Уже выпал снег, и начались морозы. Нам предложили помыться в бане, которую устроили в бывших аракчеевских казармах. Мы долго ехали в кузове и основательно продрогли.
В бане отогрелись, намылись вдоволь, но обратно ехали в том же кузове и шапки-ушанки примерзли к мокрым волосам. После бани у меня на ступнях образовались пузыри. Пришлось обратиться в санчасть, где мне смазали кожу какой-то дурно пахнущей мазью, и все прошло.
В декабре на базе НАГ была сформирована 59-я армия. Мы переезжали на новое место по наспех сколоченному мосту через небольшую речку. Едва выскочили на другой берег — налетела немецкая авиация и разбомбила переправу. Мы чудом уцелели.
На этот раз для штаба выбрали более сухое место. У подножия небольшой высотки нашими предшественниками были вырыты отличные блиндажи. Посередине каждого блиндажа стояла круглая печка, земляные лежаки покрывал свежий лапник. Хозяева, видно, недавно покинули свои убежища: еще ощущался запах солдатского пота. Мы растопили печку, завесили вход плащ-палаткой — стало тепло и уютно. Поужинали и легли спать. Из девчонок я была одна, и ребята отвели мне место у печки. Народу набилось много, лежать можно было только на боку, прижавшись друг к другу. Намерзшиеся и измученные переездом, все мгновенно уснули, не догадавшись оставить дежурного.
А ночью кто-то украл плащ-палатку со входа. Дрова прогорели, ветром намело снега, в блиндаже стало холодно, как на улице, где мороз был за тридцать. Один боец проснулся и поднял тревогу. Мое первое ощущение при пробуждении — полная нечувствительность ног. Остальные тоже с трудом стаскивали с себя сапоги: валенок почти ни у кого не было. С меня сняли кирзачи, надрезав голенища. Ноги были совершенно белые и ничего не чувствовали. Ребята принесли снега и оттирали мне ступни, пока они не покраснели. Было очень больно, но ноги спасли. Одна добрая душа отдала мне новые фланелевые портянки, в которые завернули мои ноги и натянули сапоги. Ноги ломило до слез, но я долго прыгала, чтобы согреться. Спать я больше не ложилась. Завесила вход плащ-палаткой, растопила печь и всю ночь поддерживала огонь, чтобы ребята выспались.
А вот кто снял у нас палатку, оставив спящих на морозе, так и не дознались. Подобные поступки на фронте расценивались как подлость и вызывали общее презрение.
Недалеко от штаба, в глубине леса, расположился банно-прачечный отряд. Там служили одни женщины. Как-то я разговорилась с одной из них, и она показала свои натруженные, разъеденные щелочью руки. Я содрогнулась: как могли эти женщины, прячась в лесу от бомбежек, ежедневно таскать десятки ведер воды, стирать вручную, кипятить заношенное белье, окровавленные бинты и сушить их на воздухе в любую погоду?