«Долина смерти». Трагедия 2-й ударной армии
Шрифт:
К. А. Злобин
111-я стрелковая в Любанской операции [37]
Я родился в 1921 г. в деревне Бардаковка Курской области в Крестьянской семье. В 39-м закончил педучилище и до призыва в Красную Армию работал сельским учителем.
Война застала меня курсантом Военно-политического училища в Радомышле, вскоре эвакуированного в Камышин. В декабре 1941 г начальник училища получил приказ о передаче всех курсантов в распоряжение Главного политического управления.
37
Рукопись
Мы прибыли в Москву 29 декабря, а уже 30-го отправились политбойцами на фронт. Я попал в 532-й сп 111-й сд.
В это время дивизия под командованием полковника С. В. Рогинского после тяжелейших боев на Волхове за деревней Веретье готовилась к новому наступлению. До Малой Вишеры мы ехали эшелоном, оттуда маршем, лесными дорогами направились к Волхову. По пути колонну несколько раз бомбили немецкие самолеты.
Сопровождавший офицер привел нас на большую поляну, где всех распределил по батальонам. Меня определили в пулеметную роту 2-го батальона. Комбатом был майор Русаков, комиссаром — старший политрук Двойнин.
В начале января 1942 г. меня назначили командиром пулеметного расчета и одновременно заместителем политрука роты. В пульроте было 3 расчета, 21 человек, многие из которых впервые видели станковые пулеметы. Лишь командир одного из расчетов Николай Чулдин отлично знал пулемет. Несколько дней мы с Чулдиным обучали бойцов пулеметному делу.
В это время войска 2-й УА уже переправлялись через Волхов. Наконец настал и наш черед. Поставив пулеметы на лыжи, мы по льду перешли реку и выдвинулись на опушку леса между Любиным Полем и Мостками. Пульрота заняла позицию на обочине шоссе Чудово — Новгород. К нам прибыл командир артдивизиона старший лейтенант Байгарин и предупредил, что мы должны открыть огонь после артподготовки, когда в бой пойдет пехота.
Еще не рассеялся туман, как заговорила артиллерия. Она посылала свои «гостинцы» к проволочным заграждениям переднего края врага. Из леса, как комья снега, выскочили наши автоматчики в маскхалатах. Вслед за огневым валом они летели на лыжах вперед. Взвилась красная ракета — сигнал пехоте и нам. Застрочили наши пулеметы, и сразу ожили огневые точки противника. Артиллерия перенесла свой огонь на село, откуда били немецкие пулеметы.
Пехота пошла в атаку. 532-й полк выбивал фрицев из Мостков, а 468-й штурмовал Любино Поле. Немцы убегали по шоссе в сторону Спасской Полисти и от Мостков в лес. Их преследовала наша пехота. Вслед за пехотой пошла и наша пульрота. На окраине Мостков находился блиндаж, который мы забросали гранатами и заняли. В нем оказалось три пулемета, один из них — крупнокалиберный.
Продвинувшись вместе с пехотой на 2–3 км, мы уничтожили немецкий полевой госпиталь, а дальше наше наступление захлебнулось. Мы зашли в болотистый лес и продвинулись еще на пару километров. Тут к нам прибежали двое бойцов из 2-го эшелона с известием, что немцы вновь заняли Мостки и Любино Поле, отрезав нас от тылов.
Стемнело. Тихо, слышно лишь, как потрескивают на морозе ели. Вдруг голоса: «Рус, сдавайсь! Сдавайтесь по-хорошему, вам будет сохранена жизнь!»
Затем зазвучали знакомые мелодии: «Яблочко», «Страдания», «Катюша», «Полюшко-поле» и т. д. И снова слова: «Сдавайтесь! Ваше положение безвыходно. Вокруг вас — надежное кольцо!»
Заняв круговую оборону, мы расположились у стволов сосен и молча слушали эту агитацию. Комполка Кухарев задумчиво прохаживался. Внешне он напоминал В. И. Чапаева из одноименного фильма, часто
— Ну, шо, хлопцы, надулись? Будэмо здаватысь али як?
Как по команде, мы ответили хором:
— Нет, товарищ полковник, будем умирать, но не сдадимся!
— Вот и я так думаю. А ну, Костик, — обратился он ко мне, — где твоя хромка? Сыграй им погромче гопака, пускай послухают нашу музыку!
Я взял гармонь, нажал на клавиши, и по лесу эхом покатился задорный мотив. Комполка ударил себя ладонями по коленям и понесся между соснами в пляс, на ходу придумывая слова:
Ой, гоп-гопака, Фрицу дали драпака, Ничего, что мы в кольце — Отдохнем в лесном яйце. Хватит в рупор нам орать, Да и песенки играть! Нас измором не возьмешь, Зря ты, сволочь, там орешь! Мы немного посидим, Отдохнем — еще дадим. Будет все в порядке — Драпанете без оглядки. Агитировать не нужно, Мы живем все очень дружно. Вам играем гопака, Скоро скажем вам: «Пока!»Наше лесное «яйцо» представляло собой мешок 2x3 км. Мы просидели в нем ровно четверо суток. Огня немцы почему-то не вели. Радист безуспешно вызывал своих: село питание. И вдруг закричал:
— Товарищ полковник, отозвались!
Полковник Кухарев успел лишь сообщить квадрат, где мы находимся, и связь оборвалась.
Положение наше было незавидное. Все запасы продовольствия давно съели, стали варить кору и сыромятные ремешки. А ночью над нами появился «кукурузник» [38] и сбросил мешки с сухарями, сахаром и копченой рыбой. Мы ожили.
38
Двухместный самолет У-2. — Сост.
Утром по радио немецкий «русак» нас категорически предупредил: «Если по-хорошему не сдадитесь — смешаем вас с землей. Завтра в 10.00 по московскому времени на вас посыплются тонны бомб и снарядов и никого не оставят в живых. Хайль Гитлер!» Радио смолкло. Песен для нас фрицы уже не играли.
Комполка подозвал к себе командиров (среди них я узнал старшего лейтенанта Байгарина) и отдал им какое-то распоряжение. Артиллеристы и минометчики вместе с пехотинцами стали зарывать в землю то, что нельзя было взять с собой: готовился выход из «мешка».
Потом полковник Кухарев подошел к нашей роте и спросил:
— Ну, что, слыхали «русака»?
Я сказал:
— Грозно, падлы, предупредили и сразу замолчали…
— Так скилькы ж можно агитировать? — проговорил полковник и снова спросил: — Так что, хлопцы, будэмо здаватысь чи ни?
Радистка всхлипнула:
— Да что вы, товарищ полковник?
— Вот и я думаю, шо нэ будэмо. Костик, — обернулся он ко мне, — ты первый проходил со своими ребятами левее села, где у немцев была огневая точка. Зря не подорвали пулеметы в блиндаже. Теперь там снова засели фрицы и не пропускают нас. Скажи, можно ли в том месте перейти дорогу? Тикать нам трэба сегодни — завтра будэ пиздно…