Долорес Клэйборн
Шрифт:
Хотя, когда я до поселка дошла, было всего пятнадцать минут второго и до затмения больше трех часов оставалось, улицы такие пустые были, что жутко делалось. Мне даже вспомнился городок на юге штата, где, говорят, ни единого жителя не осталось. Тут я поглядела на крышу «У порта», и опять меня жуть взяла. По ней уже человек сто бродило, когда не больше, и все на небо посматривают, точно фермеры в пору сева. Поглядела вниз на пристань — вижу «Принцесса» у причала стоит, сходни спущены, а на автомобильной палубе вместо машин народу полно. Расхаживают с бокалами в руках — устроили себе прием с коктейлями на открытом
Бар, конечно, открыт был — затмение там или не затмение. По-моему, подонок этот будет торговать и в утро Страшного Суда. Я зашла, купила бутылку «Джонни Уокера» и по Восточной дороге домой вернулась. Бутылку я сразу Джо отдала — просто на колени ему положила. Потом вошла в дом, достала пакет с Вериными видеоскопами и отражателями, а когда снова вышла на крыльцо, он, вижу, бутылку перед глазами держит и на свет ее разглядывает.
— Будешь пить или только любоваться? — спрашиваю его.
Он поглядел на меня вроде бы с подозрением и говорит:
— Какого черта, а, Долорес? В честь чего, а?
— Подарок, чтоб затмение отметить, — говорю, — а если тебе не хочется, так и вылить недолго.
И протягиваю руку, но он живо бутылку отдернул.
— Что-то ты последнее время чертову манеру завела мне подарки делать, — говорит. — Такое пойло нам не по карману, затмение там или не затмение. — А сам уже из кармана складной нож тащит и откупоривает.
— По правде сказать, не только в затмении дело, — говорю. — Просто на душе у меня так хорошо, так легко стало, что хотелось своим счастьем поделиться. А поскольку я заметила, что ты счастье больше из бутылки сосешь…
Смотрю, как он крышечку сбросил и налил себе. Рука у него дрожала, но я не расстроилась. Чем больше он налижется, тем мне легче будет.
— А с чего это тебе хорошо стало? — спрашивает. — Пилюлю изобрели безобразные рожи вылечивать?
— Не слишком-то вежливо так благодарить за бутылку первоклассного шотландского виски, — говорю. — Может, и вправду его отобрать?
Я опять протянула руку к бутылке, и он опять ее отдернул.
— Как же, дожидайся! — говорит.
— Ну, так будь паинькой, — говорю. — И куда вся вежливость и благодарность подевались, каким тебя в твоем Анонимном обществе обучали?
Он это мимо ушей пропустил, а сам на меня смотрит, будто продавец, который все не может решить, не всучили ли ему фальшивую десятку.
— Так с чего тебе хорошо-то, черт дери? — спрашивает снова. — Из-за ребят, а? Что сплавила их из дома?
— А вот и нет. Я по ним уже соскучилась, — говорю. Притом чистую правду.
— Чего от тебя и ждать! — говорит он и выпивает. — А тогда с чего?
— Потом расскажу, — говорю и встаю.
Он ухватил меня за руку и говорит:
— Нет, ты сейчас ответь, Долорес. Ты знаешь, я не люблю, когда ты себе лишнее позволяешь.
Поглядела я на него
— Убери-ка руку, не то как бы бутылка этого дорогого пойла не разбилась об твою башку. Драться я с тобой не хочу, Джо, а сегодня и подавно. У меня есть отличная салями, швейцарский сыр и вафельки.
— Вафельки! — повторяет он. — Это надо же!
— Ладно, — говорю. — Я приготовлю для нас канапе не хуже тех, какие Верины гости получат на «Принцессе».
— От всяких таких выдумок у меня живот пучит, — говорит он. — Обойдусь без твоих как на пне, сделай мне лучше хороший бутерброд.
— Ладно, — отвечаю, — бутерброд так бутерброд.
А он к проливу повернулся и смотрит — может, потому, что я «Принцессу» помянула. Нижнюю губу выпятил злобно так. А лодок там еще прибавилось, и, гляжу, небо над ними вроде бы посветлело.
— Поглядеть на них! — бормочет этим своим язвительным голосом, который его младший сын приноровился изображать. — Что произойдет-то? Солнце вроде грозовая туча закроет, и все, а они там в штаны наложить готовы. Хоть бы дождь пошел! Чтоб утопил и зазнайку суку, на которую ты работаешь, и их всех в придачу!
— Вот это мой Джо, — говорю. — Всегда веселый, всегда добрый!
Он оглянулся на меня, а сам бутылку к груди прижимает, будто медведь — соты.
— Чего ты, черт дери, болтаешь, а?
— Ничего, — отвечаю. — Сейчас пойду едой займусь. Тебе бутерброд, а мне парочку канапе. Потом посидим, выпьем, затмение поглядим — Вера нам подарила пару очков и видеоскопов, — а когда оно кончится, я тебе объясню, почему я сегодня такая счастливая. Это сюрприз.
— Я говенных сюрпризов не люблю, — говорит он.
— Знаю, что не любишь, Джо, — отвечаю. — Ну да в твоем вкусе, а какой — тебе и за сто лет не догадаться.
Тут я ушла на кухню, чтоб он мог всерьез за бутылочку взяться. Хотела, чтоб он побольше удовольствия получил. Нет, правда. Ведь это ж было последнее спиртное в его жизни. И больше ему уже не понадобится Анонимное общество, чтоб воздерживаться от выпивок. Там, куда он отправится.
Такого длинного дня в моей жизни не было… и такого странного. Он сидит на крыльце в этой своей качалке, в одной руке газету держит, в другой — стакан и кричит мне что-то в открытое окно кухни про какую-то пакость, которую демократы затеяли в Огесте. И уже забыл, как хотел узнать, отчего я такая счастливая, — и про затмение тоже. А я на кухне готовлю ему бутерброд, напеваю, а сама думаю: «Ты уж постарайся, Долорес, красного лучку нарежь, как он любит, и горчицы добавь для вкусу. Уж постарайся, потому как это самая его последняя еда».
С того места, где я стояла, виден был сарай по всей длине, а дальше белый валун и край ежевичных зарослей. Носовой платок, который я там к ветке привязала, был на месте — я и его видела. Колыхался от ветра туда-сюда, туда-сюда. А я все думала про замшелую колодезную крышку прямо под ним.
Помню, как птицы пели и как я слышала голоса людей, которые перекрикивались в проливе, — такие слабые и дальние, точно по радио. Помню даже, что я тогда напевала: «Неизреченная Божья Милость, сколь сладок звук…» Напевала и накладывала ломтики сыра на вафли (требовались они мне не больше, чем курице — флаг, но чтоб Джо удивился, почему я не ем, мне тоже не требовалось).