Доля казачья.
Шрифт:
— Вы всё ещё военнопленные, и пока что этот статус никто не отменял. Поэтому я советую вам находиться под моей защитой и жить пока здесь. С комендатурой я уже договорился и поручился за вас перед комендантом письменно. Так что всё на вашей совести, казаки. А так вы и меня подведёте, как у вас говорят, под монастырь, и себя погубите.
— Вот это чешет по-русски, — изумились мы. — Очень ловко!
— Я нашёл Бодрова через Красный крест. И про Шохирева навёл справки. Так что я с самого начала всё знал: кто есть кто. Но хотел посмотреть, как повернёт всё Григорий.
И вами, господин Шохирев, я тоже доволен: есть у вас совесть! И чувство, как у вас говорится, локтя, тоже есть. Это похвально!
Значит и я на верном пути. А это самое главное для меня: не ошибиться в людях.
Я написал письмо-прошение самому императору о том, чтобы он помиловал вас. И освободил поскорее от плена. Это только в его высочайшей власти.
И про Шохирева тоже написал, но ничего не говорил Григорию. Теперь всё само стало на свои места. Вы сами позаботились об этом своей правдой и честью — молодцы.
Откланялся господин Тарада и снова нас оставил на попечение слуг. Но не скоро мы пришли в себя. Очень хитёр и тактичен господин генерал. Ему любой разведчик позавидует, но это его право. Он здесь, в далёкой Японии, единственный хозяин наших жизней. Защитник наш в этой, нам неведомой стране. И теперь у него все карты в руках.
Мы отдыхали все эти дни. И даже удили диковинную рыбу из пруда. Вот тут-то мы опять были удивлены, как дети, такое диво и во сне не увидишь.
Подошёл слуга к пруду, к самому его урезу. И протяжно зовёт кого-то, вроде, как мычит. Странно всё это, но мы с Василием молчим, ждём, что дальше будет.
Зарябила гладь пруда и на его поверхности вдруг чудо появилось. Карп огромный, что поросёнок, глядит своими томными и умнейшими глазами на нас, таких удивительных людей. Рот его раскрылся, и казалось, что весело и беззвучно шлёпал толстыми губами.
— Этот великан, — восхищённо, как ребёнок, тараторил что-то своё слуге, и они прекрасно понимали друг друга. И радости обоих не было предела.
Потом карп с наших рук ел кукурузную кашу и вдруг, совсем как малыш, закапризничал. Играется исполин, пузыри пускает. А слуга ловко утирает ему толстые щёки и также ловко отправляет кашу обратно в рот монстра.
Весело даже птицам. И те тут же норовят выхватить кусочек послаще у этого капризного раззявы. Но тот только с виду простачёк. Так ловко саданул карп по воде своим хвостом-веером, что умникам враз не до веселья стало — спасаться надо!
И нам тоже достался весёлый каскад радужных брызг, который обрушился с высоты на наши разгорячённые головы. Только слуга всё так же млел от удовольствия. Ничего не омрачило его лица, даже вода. Любил он своего карпа больше своей жизни. И брызги воды не разочаровали его, а ещё больше обрадовали. И он так же шутливо плеснул водой в лицо любимца. Играются большие дети.
— Ему сто лет, — улыбается японец, — пра-пра-прадедушка наш.
— Ого! — изумились мы с Шохиревым. — Нам столько не прожить!
И однажды, возле пруда, мы встретились с красивой барышней. Она была просто изумительна своей восточной и яркой
— Идиллия, представилась она. И протянула нам свою удивительно крепкую ручку. Василий что-то буркнул ей в ответ, совсем, как кот.
Но что? Даже я не в состоянии был понять его речь.
А я взял эту красивую ручку в свои грубые, и такие беспомощные сейчас, солдатские руки. Но так и не нашёлся, что ей сказать.
Я всё продолжал молчать. И казалось мне в то мгновенье, что вся её душа покоилась в этих моих жёстких ладонях солдата.
Но тут же я ужаснулся, что она уйдёт от нас, исчезнет, как сон, как видение. И я, неожиданно для себя, прижал её ручку к своей, воспылавшей любовью груди.
Я не знаю, как всё это получилось, похвастаться своим опытом общения с девушками я не мог. Но и робким никогда себя не считал, тут было что-то другое.
Идиллия не противилась этому, а удивлённо смотрела в моё восхищённое лицо. Наверно и она успела подумать, что сейчас встретились две наши родственные души, но в это невозможно было поверить. Ведь совсем недавно вокруг была война, и мы не знали друг друга.
И тут же она испугалась, что мы растеряемся в этом огромном и непонятном нам мире. И со страхом прильнула ко мне своей точёной фигуркой.
Всего лишь на миг, который стоил всей моей жизни.
И так невольно раскрылась её чистейшая душа, и я понимал это.
Неожиданно для себя мы разговорились. Мы ещё плохо понимали друг друга, так как японский язык мне давался с трудом. Но это ещё больше доставляло нам веселья. И весёлый смех девушки колокольцами разливался по аллеям сада. Но и это не был финал всего нашего веселья.
Идиллия заговорила на чистейшем русском языке. Моя челюсть отвисла, и все мои слова удивления так и остались невысказанными. Сейчас я очень походил на старого карпа, который невольно подслушивал нас и шевелил своими толстыми губами. У того по-прежнему, как и раньше, слов человеческих не находилось. Но и он, несомненно, искренне смеялся надо мной, совсем как старый человечий дедушка. Я был в этом уверен, я всё это видел, чувствовал всё это каждой своей клеточкой.
И тут был явный их сговор с Идиллией — шутники. Вот тебе и рыба!
А Василий подошёл к карпу и ему исповедовал свою душу. Для него легче было довериться любому зверю, чем человеку. Тот безмолвен и понятлив, а человек в таких ситуациях хуже зверя бывает — глубоко ранит или же мерзко плюёт в открытую душу.
Так и проводили мы следующие дни. Василий с мудрым карпом, а я уже со своей прекрасной Идиллией. Я всегда с замиранием сердца ждал той счастливой минутки, когда она появится среди благоухающих цветов. Но цветов, равных ей по красоте, и там не было. И наверно, во всём мире трудно было сыскать таковых. Любые цветы меркли перед красотой моей Идиллии и сами клонились к ней. Она и для них являлась божеством. А для меня, так венцом божьего творенья.