Дом 17 по улице Черч-роу

Кэрол Джеймс

Белла отправила в рот еще одну ложку супа, затем со стуком бросила ложку в миску, схватила свой планшет и объявила, что она идет в свою комнату. Она съела совсем немного супа, а к хлебу даже не притронулась. Обычно она съедала все, что ставили перед ней, но иногда, в тех случаях, когда ее мысли были заняты чем-то захватывающим, поступала так же, как сейчас. Никки была не против. Приятно было видеть ее такой возбужденной и ведущей себя, как обычный ребенок. Это нечасто случалось теперь. Никки дождалась, когда дверь закроется, прежде чем заговорить.

– Прости. Похоже, сегодня никто не

ест твой суп.

София лишь пристально на нее смотрела – губы сжаты так плотно, что превратились в одну жесткую линию, глаза смотрят еще жестче. Впервые за день на ее лице не было и тени улыбки.

– Что? – не выдержала Никки.

– Я просто жду, когда ты ответишь на мой вопрос. Итак, что ты думаешь о доме?

Глава 3

София продолжала пристально смотреть, ожидая ответа.

– Дом прекрасный, – осторожно начала Никки, – Белла и Итан от него в восторге.

– Это и так было ясно. Ну, во всяком случае, относительно Беллы. Она говорила о нем так, будто уже переехала. Но вопрос, ми кариньо, в том, в восторге ли от дома ты?

– Я не испытываю к нему ненависти.

– Это не одно и то же, и ты это знаешь.

Никки вздохнула.

– Я люблю наш дом. Когда мы впервые приехали посмотреть его, я сразу поняла, что это то место, где мы будем растить наших детей.

– Любишь или любила? Потому что с любовью так бывает: она может умереть так же легко, как и родиться. Может быть, даже легче.

Никки ничего не ответила.

– Признай это, ты не была здесь счастлива с тех пор, как Грейс умерла.

При упоминании имени Грейс Никки снова вернулась к тому моменту, когда произошел несчастный случай. Было начало летних каникул, чудесный день, температура воздуха почти добралась до тридцати градусов. Тем июнем девочкам исполнилось по четыре года, и они играли в прихожей с теннисным мячиком, перекатывая его друг другу из противоположных концов коридора. Никки пошла на кухню приготовить им что-нибудь перекусить после полудня. Она была от них лишь в паре метров, достаточно близко, чтобы услышать их удаляющуюся болтовню. Как многие близнецы, они даже развили свой собственный язык, – криптофазия, так называлось это явление в технических терминах. Если бы она могла понимать их, то услышала бы, что им слишком жарко и они решили открыть входную дверь, впустить немного свежего воздуха, хотя им снова и снова повторяли, что этого делать нельзя.

В ту же секунду, как она услышала резкий звук тормозов снаружи, она поняла, что случилось что-то плохое. Звук был слишком громкий, словно машина была в самом доме. Кувшин с соком, который она держала в руке, упал на пол и разбился вдребезги; она выскочила из кухни. В коридоре девочек не было, а входная дверь была распахнута настежь. Она увидела Беллу на тротуаре, глядевшую с раскрытым ртом на белый фургон доставки. Грейс лежала перед ним в неестественной, ломаной позе. Зеленый теннисный мячик откатился в сторону и замер неподалеку от нее.

Врачи и хирурги сделали все, что от них зависело, но не смогли спасти Грейс. Повреждения головы были настолько серьезными, что даже если бы

она пришла в сознание, то всю оставшуюся жизнь прожила бы овощем. Последовавшая за тем неделя была адом на земле; смотреть на Грейс, лежащую в кровати в окружении разных аппаратов, надеяться на чудо, зная, что оно не случится. Объяснить Белле, что ее сестра-близнец умрет, было самым сложным, что Никки доводилось делать в ее жизни. Она до сих пор не знала, как смогла выдержать это. Она и Итан описали ситуацию настолько честно, насколько Белла могла вынести. Были потоки слез, были горестные мотания головой, а маленькое личико Беллы выглядело совсем потерянным, но поскольку она перестала говорить, сложно было понять, что в действительности она думала. Когда Грейс ушла, Никки хотелось лишь исчезнуть.

Грейс умерла через несколько недель после ее четвертого дня рождения. Она была похоронена на церковном кладбище в Сэндридже, маленькой деревушке в Хартфордшире, где Никки выросла. Могилка была рядом с участком, где были похоронены родители Никки, в тени ясеня. Это было красивое место, на которое послеполуденное солнце изливало свой свет. Никки навещала могилу по крайней мере раз в месяц, меняла цветы и прибиралась. От вида белого надгробного камня у нее всегда сжималось сердце, но еще сильнее на нее действовала надпись, высеченная на мраморе:

Здесь покоится Грейс Роудс,

которая ушла танцевать с ангелами

* * *

– Позволь мне спросить кое-что, – начала София, – как ты считаешь, ты сможешь научиться любить этот дом?

Никки покачала головой:

– Не знаю. Возможно.

– Для начала неплохо. Ладно, как ты считаешь, ты сможешь превратить его в настоящий дом для вас троих?

Никки кивнула:

– Думаю, да.

София замолчала, ожидая, когда Никки снова посмотрит на нее:

– Ты можешь хотя бы вообразить себя снова счастливой здесь, в старом доме? По-настоящему счастливой? И будь честной, ми кариньо. Для тебя самой, не для меня.

Никки поколебалась, потом отрицательно мотнула головой.

– Тогда тебе нужно переехать.

– Но необязательно в этот дом.

– Это правда, но знаешь, что я думаю? Я думаю, ты могла бы отговорить себя от переезда в любой дом.

– Возможно, ты и права.

– Призраки умерших цепляются не только за дома, – проговорила София мрачно, – но и за души живых. Грейс останется запертой здесь, пока ты ее не отпустишь.

– Но я не хочу отпускать, – тихо сказала Никки.

Капелька скатилась по ее щеке, но прежде, чем она успела вытереть ее, София смахнула слезинку пальцем и взяла Никки за руку. Ее кожа была теплой и грубой, а прикосновение – утешительным.

– Бог забрал Грейс, и, поверь мне, я каждый день спрашиваю Его, как Он мог это сделать, – София помедлила, снова ожидая взгляда Никки. – Однако Он оставил тебе Беллу, и я верю, что Он сделал так, чтобы у тебя были силы продолжать двигаться вперед. А тебе нужно двигаться вперед, ми кариньо. Для Беллы, для тебя и для Итана. И для Грейс тоже.