Дом аптекаря
Шрифт:
Рут взглянула на календарь.
— Это было пять дней назад.
— Неужели? Господи! Как летит время!
— Скажите, после той нашей встречи вы с кем-нибудь виделись?
— Нет… ни с кем.
— Уверены? К вам никто не приходил?
— Никто, дорогуша. Я, как вы знаете, совсем одна.
Рут снова насторожилась. Что это, забывчивость? Не далее как сегодня утром она своими глазами видела двух гостей. Может, старушка просто играет своим одиночеством, надеясь поймать ее, Рут, на эту нехитрую наживку?
Кто знает?
— Вообще-то
— Так приходите… в любое время, когда захотите. Не ради кошек. Я бы не хотела беспокоить вас по таким пустякам. Для этого существует служба призрения. Надо же и им что-то делать, не правда ли?
Положив трубку, Рут сделала десять приседаний и столько же отжиманий.
Она уже почти пришла в себя.
Дел на барже хватало всегда.
Рут заштопала дырку на пуловере, заменила батарейки в приемнике и составила список покупок. В маленьком холодильнике остался только йогурт со вкусом банана и давно истекшим сроком годности — крышка зловеще вспухла. Потом она снова включила компьютер, распечатала письмо анонима и еще раз прошлась по загадочным намекам. Писал, несомненно, эрудит. От письма веяло чем-то библейским и сатанинским. Латынь была для нее китайской грамотой. Надо бы посмотреть. Криминалисты утверждают, что любой человеческий контакт оставляет след, в том числе и виртуальный. Угрозы и стоящая за ними злоба не должны оставаться только в мире битов и байтов. Когда приходит беда, на помощь следует призывать системность, порядок и метод.
Alles in Ordnung. Во всем должен быть порядок. Корабельный закон.
Она не знала своего таинственного врага, но, как ни странно, была даже благодарна ему отчасти. Он (или она) заставил ее шевелиться, подтолкнул к активности, вернул к жизни. Так действовали на нее некоторые. «Те, с кем мы сражаемся, — думала Рут, — укрепляют наши силы и оттачивают мастерство». Теория, конечно, хорошая, да только поможет ли теория рыбке, которая запуталась в сетях рыбака. С другой стороны, она же не рыба. Через сопротивление, через противостояние и конфликт она проложит себе дорогу в будущее.
Это было почти как любовь.
Глава десятая
— Как там у вас, в административном корпусе? — поинтересовалась библиотекарша, гладя на заполняющего бланк заказа Майлса. — Уже греет?
— Да, греет, — ответила Рут. — Мы просто ждем, пока мозги немного оттают.
Девушка взяла листок, и Майлс уселся на большой дубовый стол. Рут осторожно пристроилась спиной к горячей батарее.
— Так вот где у тебя мозги, — заметил Майлс.
Вместо ответа она показала ему средний палец.
Было утро понедельника, так что библиотека пока пустовала. Зима не сдавалась, обрушив на город снег, сибирские ветры и закрыв небо стылыми свинцово-серыми тучами. Они специально пришли
— Дай посмотреть еще разок, — уже серьезно сказал Майлс и протянул руку. Лицо у него было красным от мороза, а челюсть едва ворочалась.
Рут достала распечатку. Он молча прочитал письмо и вернул ей.
— Я и не знала, что электронные письма можно посылать анонимно.
Он пошевелил бровями.
— Я тоже. И что собираешься с этим делать?
— А что ты предлагаешь?
— Либо это какой-то псих, либо кто-то довольно убедительно им прикидывается.
— Спасибо за помощь, — съязвила Рут, — но ты так и не ответил.
— Насколько я знаю, дешевой риторикой тебя не проймешь, а значит, есть шансы, что он еще даст о себе знать. Если это не блеф, то получается, что парню известен каждый твой шаг.
— Должна сказать, на тебя всегда можно положиться. И подскажешь, и поможешь, и ободришь. Огромное спасибо, Майлс.
— Ты не одинока, милая. Если он следит за тобой, то следит и за мной. Извини, я должен был сказать: он или она. Мы все в поле зрения этого всевидящего глаза.
— Что, даже и сейчас?
Они оба инстинктивно обернулись и, встретившись глазами, в унисон рассмеялись.
Вернулась библиотекарша с большой папкой и, положив ее на стол, стала развязывать черные тесемки.
— Здесь восемь рисунков. Правила обычные. К бумаге не прикасаться, беритесь только за подложку. Не чихать, не кашлять. И никаких чернильных ручек.
Она возвратилась за стоящий на возвышении стол, села и посмотрела на них через полумесяцы стекол.
Они переворачивали рисунки, как огромные негнущиеся страницы. Все наброски были выполнены красным мелом. Пейзаж с мельницами у моря, пара бытовых зарисовок — женщина с рукоделием и играющий рядом ребенок и женщина и мужчина с деревянными коромыслами у колодца. На пяти других художник изобразил беременную женщину, как стоящую, так и лежащую. На последнем рисунке она была без одежды. Все рисунки были одинаково подписаны — «Йоханнес ван дер Хейден».
Молча просмотрев каждый, они вернулись к первому.
— Ну? — спросил Майлс.
— Могу лишь согласиться с тем, что написал Каброль: «…наивны и не представляют ценности». А если хочешь услышать мое личное мнение, то они просто ужасны.
— Единственное хорошее, что о них можно сказать, — чувствуется некоторая свобода.
— Точно подмечено. Неряшливы, неорганизованны и свободны… от каких-либо претензий на что-то. Это, разумеется, с чисто технической точки зрения. С другой стороны, они не лишены шарма. В движении линий, в штриховке… Чувствуется неравнодушие к предмету. Но при этом полная анатомическая безграмотность, согласись? Посмотри хотя бы на этот. У женщины одна рука длиннее другой, лицо совершенно испорчено, у стула не хватает одной ножки. Я уж не трогаю перспективу. Непрофессионально.