Дом аптекаря
Шрифт:
Налетевший с Северного моря ветер прошелся по колючему песчаному тростнику, росшему на склонах дюн, и швырнул в сторону Рут пригоршню мелкого песка, крупинки которого больно ударили по щекам.
Черное пятнышко мотоцикла навсегда исчезло за поворотом дороги. Маартен забыл застегнуть ремни на сумке багажника, и теперь его бумаги были повсюду, разбросанные по заледенелой дороге или кружащие на ветру, как стайки обезумевших белых геометрических птиц Эшера [14] . Она схватила пролетавший мимо листок. Его покрывали второпях нацарапанные числа и эмблемы,
14
Эшер, Мауриц Корнелис (1898–1971) — голландский художник-график, в работах которого соединены иллюзия и реальность.
Некоторые двери так и остались наглухо закрытыми до последнего трубного гласа.
Над дюнами поднимался ничуть не тревожимый ветром столб черного дыма и с невероятной энергией устремлялся в небо. Он походил на тропический смерч — такие показывали по телевизору, — но Рут знала, была уверена, что это не погодный феномен, пусть даже необъяснимый и оттого жуткий. Столб был живой, в нем ощущалась жестокая, звериная сила, и он шел прямо на нее. Достигнув определенной высоты, дым словно натолкнулся на невидимый потолок и мгновенно растекся во все стороны, ничуть не утратив при этом своей плотности, как растекшееся по воде окрашенное масло. Жидкий свет зимнего дня потух, и все звуки, как человеческие, так и природные, которые неясно воспринимались ее сознанием, — погребальный фагот корабельного горна, унылые крики чаек и куликов, — внезапно прекратились.
Холод пробрал ее до костей.
Идти дальше или повернуть назад?
Последний луч света прорубил горизонт. Теперь и сама дорога была уже едва различима. Она снова стала ребенком, растерянным и сбитым с толку. Паника поднялась в груди. Чья-то рука сжала ее руку. Пальцы стиснули запястье.
— Идем со мной, — сказал тонкий голос, и она повиновалась.
В сумерках она видела, что ее провожатый одет в бриджи, длинные гетры и толстый красный сюртук, что на голове у него парик с седыми волосами, а под мышкой он держит треуголку.
— Куда мы идем? — спросила она.
Голова повернулась, и под старинным париком проступило сморщенное, сухонькое личико Лидии: водянистые шарики глаз, тонкий посиневший нос, впалые щеки. Парик, как оказалось, был нахлобучен на шерстяную рэперскую шапочку. Старуха усмехалась, скаля пожелтевшие зубы.
— Вопрос, дорогуша, не в том, куда мы идем, — прошипела она, — а в том, кто куда идет.
От нее пахнуло джином и гнилым мясом. На шее блеснула брошь в форме полумесяца.
Рут остановилась, рванула руку, высвобождаясь из цепких тисков старой карги, и поползла вверх по песчаной придорожной насыпи.
Где-то в темноте зазвучали голоса.
Мимо, не заметив ее, прошли, яростно споря о чем-то и отчаянно жестикулируя, Лукас и Клара Аалдерс.
Потом сверху появился Майлс — сначала ноги, потом раскачивающееся под бледно-голубым атласным куполом парашюта грузное тело. Он приземлился с ловкостью заправского парашютиста, церемонно поклонился и, подождав, пока купол ляжет на землю за спиной, раскрыл кулак, из которого гусиными шажками выбежал крошечный заводной Гитлер. Фюрер выбросил
Сцена снова погрузилась в темноту.
А Майлс уже держал на ладони миниатюрную дохлую сову с кровавыми полосами на белых перышках грудки.
До Рут долетели горестные крики родителей. Она оглянулась, но никого не увидела.
Майлс улыбнулся, сделал шаг назад, оступился и рухнул в яму.
Позади нее кто-то вскрикнул, потом раздался глухой шлепок, что-то звякнуло. Рут резко повернулась.
Что-то приближалось, и она прищурилась, всматриваясь в темень.
В небо, по направлению к столбу дыма, поднялась громадная, но шаткая лестница, и что-то или кто-то — непонятный комок из плоти и костей — катилось по ней вниз. Неопознанный предмет бухнулся у ее ног и развернулся. Это снова была Лидия. Только теперь уже не в старинном костюме, а совершенно голая. Высохшие груди свисали к дряблому белому животу, а между ними пряталась шестиконечная звезда с двумя концентрическими кружками.
Лидия поднялась, ухватившись за перекладину лестницы. Лицо ее и тело покрывали синяки. Она тяжело, надсадно дышала. В волосах и бровях ползали малюсенькие пауки-орбатиды. Налитые кровью глаза радостно блестели. Вытянув костлявый палец, она указала на лестницу. Голос ее дрожал от волнения.
— Он там, дорогуша! Он там!
— Кто? — Рут невольно напряглась.
— А как ты думаешь? Не зеленый же человек! Он был там все время. Я же говорила тебе, глупая ты курица! Он прокрадывается ночью. Приходит, когда думает, что меня нет. Берегись! Я-то знаю, что у него на уме. Я-то знаю, что ему нужно.
— Что же? — спросила Рут.
Лидия открыла рот, но ничего не сказала.
Рот так и остался открытым, и Рут видела распухший язык и миндалины.
В груди у нее щелкнуло. Потом еще раз. И еще.
Щелчки становились все громче, в них появился ритм, дерганый ритм джаза.
Ритм вдруг сбился. Рут качнуло вперед, как бывает с пассажиром, когда автомобиль начинает останавливаться. Щелчки замедлились, углубились. Тело Рут устремилось вперед. Голова ударилась обо что-то твердое и холодное.
Вокруг суетились люди. Рут слышала их голоса. Чувствовала их тепло. Ощущала их терпеливое ожидание. До нее доходили их запахи, среди которых преобладал запах сырой одежды. Они толкали ее, терлись о ее колени. Их было много. Так много, что и не сосчитать. Кто-то наклонился к ней… к самому уху.
Рут почувствовала дыхание, прикосновение руки к плечу…
Она открыла глаза и тут же зажмурилась от яркого неонового света.
Тот, кто тряс ее за плечо — пожилой чернокожий мужчина с седыми вьющимися голосами, — виновато улыбнулся.
Поезд остановился.
— Приехали, леди! Конечная станция. Если не выйдете, вернетесь в город.
— Ох… Спасибо! — Рут потерла лицо, разгоняя кровь. — Черт! Мои внутренние часы, должно быть, вознамерились отправить меня в спячку.
Стоящие в проходе люди улыбались ей и друг другу. Рут попыталась ответить тем же, хотя кошмар еще напоминал о себе — она словно чувствовала направленный в спину холодный, притягивающий взгляд.
Двери открылись, и пассажиры хлынули наружу.
Знак над платформой гласил: «Зюйд/ВТЗ».