Дом боли

Хафизов Олег

Мужчины замечали ее в условиях самой безнадежной конкуренции: ого, а это кто? Но те из них, кто после этого пробовал пойти на сближение, как-то быстро скучнели, унывали и начинали поглядывать по сторонам. В конце концов, они уводили вульгарную грубиянку с толстыми ногами, или выцветшую нимфоманку, закосневшую между последней молодостью и первой старостью, или предпочитали скрыться.

Приемы ее более удачливых соперниц были не новы и не сложны, их ничего не стоило скопировать и повторить и в более эффектной форме.

Но они внушали Юлии такую скуку, что выглядели

в ее исполнении по меньшей мере пародией. Когда один гуманитарный студент, ее знакомый по приморскому отдыху, после месячных прогулок и жгучих взглядов решился-таки повалить ее на гальку, что выглядело как попытка ограбления под предлогом изнасилования, и чуть не плача от неловкости (на поцелуй он так и не решился), отчаялся запустить вспотевшую руку за низкий вырез ее кофточки, она, заметьте, без всякого сопротивления, брезгливо сказала: "Перед тем как делать массаж, надо было освежить ладони и постричь ногти". Студент вскочил и убежал в прошлое так резво, как если бы его пнули.

В другой раз, с более зрелым, если не сказать перезрелым партнером, известным и, увы, женатым либеральным историком, любовное приключение благополучно дошло до того рубежа, с которого оно, собственно, и начинается. Без девственного стеснения, наличием которого она, повторяю, не страдала, Юлия аккуратно сняла и сложила одежду и легла на постель, подложив руки под голову и уставившись в круглый оранжевый отсвет торшера на потолке. Юлий – так по закономерному совпадению звали ученого – путался в брюках и старомодном белье и торопливо обнажал свое отталкивающее тело, усохшее в конечностях и раздавшееся в животе. Все предвещало скуку.

Юлия прикрыла глаза, готовясь терпеть и мысленно протоколировать предстоящее счастье для его сравнения с известными письменными и устными изображениями, коль скоро оно все равно сейчас произойдет. В голове висело слюноотделяющее слово "сладострастие".

– Я вас люблю. Да к черту "вас", я люблю тебя, Юлия, – произнес историк тоном конферансье, заявляющего номер, после чего, естественно, предполагалось какое-то действие.

Юлия кивнула.

– Я очень давно и сильно люблю тебя и больше никого, поверь, – дополнительно сообщил историк, но не навалился на зажмурившуюся девушку, не стиснул ее в объятиях, не поцеловал, не ущипнул, не укусил – одним словом, не подкрепил свою декларацию ничем дельным, а отчего-то притих.

Когда Юлия открыла глаза, перед нею никого не было. Историк, уже в брюках, хотя и без пиджака, обнаружился в ванной. Наклонившись, он что-то выискивал в расстегнутом гульфике, представлявшем собой (Юлия была без очков) как бы сплошное взъерошенное мочало. "Занято!" – взвизгнул он, развязно засмеялся и развел руками. Остаток вечера прошел в многословных и непонятных, в стиле исторических сочинений

Юлия, объяснениях произошедшего, вернее, того, что не произошло.

Суетливый уход историка доставил облегчение обоим.

К двадцати семи годам накопились десятки подобных случаев.

Постепенно Юлия наладилась предотвращать сближения с мужчинами, какими бы волнующими они ни представлялись. Ее

шахматный ум с печальной иронией разыгрывал предстоящую партию с априорным нравственным проигрышем этих докучливых созданий, добивающихся того, чем они не в состоянии воспользоваться. Она все более приобретала сходство с прекрасным тропическим плодом, изготовленным из воска, который привлекает вожделение зрителя, но наказывает пресной досадой, за всякую попытку себя отведать. К тому же это становилось небезопасно.

Вслед за Юлией Алеша зашел в отделение "О", обычный медицинский кабинет с застекленным шкафом, стопой голубоватых журналов, колбочками, трубочками, палочками и запахом страха. За решеткой окна бродил теплый воздушный хаос и просто свистела какая-то птица.

Кто-то громыхал ведром.

Юлия села на табуретку возле накрытого плексигласом стола и возложила ногу на ногу: бледные будничные чулки, кожаные тапочки с опушкой, оптимальные в гигиеническом смысле. Полы халата расскользнулись, разумеется, сами собой, открыв скругленный квадрат колена, также оптимально приспособленный под ладонь. Девушка мгновенно запахнулась и отпарировала невольный взгляд Алеши, как будто он был виновником этого крошечного происшествия. Алеша занял место на краешке топчана, застеленного оранжевой клеенкой для защиты от истечений.

Неожиданно и неуместно ему представилось, как по утрам Юлия натягивает перед чьим-нибудь зеркалом чулки, лягаясь то в одну, то в другую сторону, и ему отчего-то захотелось ее подбодрить. В конце концов, она была не намного старше и счастливее его жен.

– В кабинете прохладно, а на улице жарко, – сказал он.

Юлия поджала губы и надела красивые очки на цепной привязи, преобразившие ее в совершенно другого человека, как тонкая прослойка аквариумного стекла преобразует рыбу из живого, съедобного существа в красивый, бесполезный экспонат.

– Для чего вы вчера покинули здание? – конкретно спросила она.

– Я – здание? – Вопрос затруднил Алешу, за наблюдениями и сравнениями совсем запамятовавшего, о каком здании, покинутом им, идет речь. Юлия приняла его ответ за типичную хитрость.

– Как вам известно (или неизвестно), – сказала она, – выход из клиники возможен, собственно, всего в двух случаях: "а" – по распоряжению воспитателя и "б" – по завершении курса нормализации.

Когда вы станете нормальным, я имею в виду – нормализованным человеком, тогда, пожалуйста, покидайте нас на все четыре стороны.

Вы станете абсолютно свободны, как любит говорить Евсей Давидович.

– Это "ц", – заметил Алеша в качестве небольшой скромной шутки.

– Что вы имеете в виду? – растерялась Юлия.

– Три случая: "а", "б", "ц" – пояснил Алеша и тщетно улыбнулся.

– У нас существуют прогулки, – продолжила свое Юлия, – лесные походы по грибы, прятки, догонялки, салки и много-много здоровой работы на свежем воздухе, чтобы удовлетворить любые двигательные, дыхательные и эмоциональные потребности с избытком. Поэтому в следующий раз вы будете наказаны раз и навсегда.