Дом боли

Хафизов Олег

– Вот и еще одним стало меньше, – выдохнул Евсей Давидович.

Он лично сидел на койке Теплина и курил, держа и стряхивая сигарету театральным жестом малокурящего человека. Его визит на место лежания бывшего пациента, к его, так сказать, близким выглядел трогательно и немного сентиментально, а то, что он, строжайший противник любых привычек, вопреки собственной строгости курил в святая медицинских святых, просто потрясало. Гуляющие вокруг ненормалы приостанавливали свой дремучий ход, наблюдали сенсационное

зрелище, мысленно присвистывали и уносили сформированную новость:

Спазман сидит на койке и курит как ненормальный.

– Хотите взглянуть? – Спазман качнул головой в сторону драпированной человеческой горы, в которой угадывался Полбин, подложенный, как до смерти, к своему сиамскому одноложцу, капризно пошевеливающемуся и покряхтывающему от дискомфорта.

Пациенты переглянулись; Голубев пощупал свой металлический шипастый ошейник, так называемый "строгач", тактично напоминая об ограниченных возможностях своего хождения. Остальные смутились.

– Нечего здесь смущаться. – Спазман подошел к полумертвому человеку-горе и жестом скульптора сдернул с него покрывало. Полбин, такой сухонький и славный, лежал на боку, эмбрионально поджав ноги, а Нащокин лежал к нему спиною, как рассерженный супруг.

– Помните вы сиреневые припухлости вокруг его глаз, которые придавали его лицу такое угрюмоватое, неприятное выражение? Их нет.

Температура, давление, вес – все стабилизировалось. Ни стонов, ни жалоб, ни этих изнурительных покашливаний… Если бы он сейчас смог, он бы сейчас улыбнулся.

– Но он же мертвый, – осторожно напомнил Арий. – Вот и не кашляет.

– Ошибочное мнение. – Спазман задернул свое произведение и вернулся на койку. – Он жив как все, если не больше, но его жизнь перешла в другой, более длительный и стабильный фазис.

Пациенты молчали и хмурились, как ученики, внимающие неоспоримой нотации учителя.

– Что нахмурились? – усмехнулся Спазман. – Вы докажите мне, что он мертв, а я соглашусь с вами, что не прав.

– Ну… – начал что-то Арий и перешел в длительный ступор молчания. Остальные участники диспута внутренне напряглись или, напротив, безвольно расслабились. Противоречить не поспешил никто.

– Хорошо. – Евсей Давидович немного расслабил собеседников упрощением задачи. – Назовите-ка мне самый характерный признак смерти.

– Ну, этот вопрос может иметь… – начал постепенный Голубев, но внезапный Арий уже вторгся счастливой догадкой:

– Неподвижность! Если человек неподвижный, значит, он мертвый. То есть наоборот.

– А вы, уважаемый Арий, как человек предположительно живой, можете проявить неподвижность? – Спазман опустил глаза, чтобы скрыть острый блеск подвоха.

– Иной раз могу проявить неподвижность… – медленно начал Арий, подыскивая ловкий контрдовод во время произнесения слов, но его нашел Голубев, тоже неглупый

человек:

– Живой, в отличие от мертвого, может двигаться или оставаться неподвижным в зависимости от… относительно системы… в то время как покойный потому и называется ПОКОЙНЫЙ, что то относительно той же системы…

– Покоится! – добавил с подачи Голубева Арий.

Спазман поднял голову и хищно улыбнулся.

– Ах, покоится?

Он подскочил к койке одноложцев, схватил одного из них, Полбина, за ногу, раскачал, подтянул к себе и в мгновенье ока сбросил на пол, вызвав беспокойство более живого Нащокина.

– Полбин пришел в движение, следовательно, он жив! – Он отряхнул ладони потиранием, как после пыльной работы, подобрал полы халата и с птичьей легкостью присел, почти не стронув койку своей ничтожной массой. – Еще доводы?

– Доводы будут такие, – туговато вступил Анастасий Степанович.
–

Следовательно, они практически не умеют размножаться. После-то смерти.

– Браво, любезный, – иронично похвалил Спазман. – Скоро я буду вынужден перевести вас в следующую группу по умственной подготовке.

Но сначала скажите: а вы-то размножаться можете?

Лицо Анастасия Степановича налилось малиновым. Он смолчал.

– Как видите, это не слишком убедительно, – безжалостно подчеркнул Евсей Давидович.

– Все дело в дыхании, – вспомнил, что мог, Арий. – Мертвые бездыханны.

– В таком случае любой насос превосходит человека жизнеспособностью. А рыбы вообще не относятся к живой природе и плавают уже мертвые с самого рождения. Согласны? – небрежно отпарировал главврач.

– Какова же ваша точка зрения? – не утерпел Алеша.

– Моя-то? – ласково улыбнулся Спазман. – Жизнь в целом, как и любой из приведенных вами ее частных параметров, имеет значение лишь относительно выбранной системы координат. (Голубев был прав.) Одно существо, или точнее – биотело, может быть более или менее живым относительно других, и если мы предположим невозможное – теоретическое существование абсолютно мертвого тела, – то это тело будет абсолютно живым с противоположной стороны отсчета в данной системе координат. Ваш Христос считается абсолютно живым у одних потому, что он, так сказать, абсолютно мертв у других. Это не слишком сложно?

– Нет, – сказал Алеша.

– А если серьезно, – сказал Спазман совершенно серьезно, – то все это не имеет никакого прикладного значения. Прокоп Иванович жив относительно Ивана Прокоповича или Иван Прокопович относительно

Эраста Полидоровича? Это вопрос расположения и продвижения данного объекта по оси времени "Т", чисто теоретический вопрос. Меня, как практического гуманиста, интересует другое: самочувствие объекта.

Вот вы, Арий, как вы себя чувствуете? А Голубев, а Трушкин, а вы?