Дом Черновых
Шрифт:
Сила Гордеич покачал головой.
Все смотрели на доктора в ожидании.
— Что за причина?
Зорин замялся.
— Причины бывают разные, но в данном случае на почве болезни сердца катастрофа могла произойти от ничтожных причин: внезапное волнение, испуг, переутомление…
— Не получила ли письмеца от муженька? — с жесткой насмешкой спросила старуха. — Прислал недавно — прямо, как плач на реках вавилонских, и ждет, поди, что такое письмо мы ей отдадим? Не дрогнула рука написать!
— Никаких писем она не получала, — тихо сказал Кронид.
— Я
— Не знает ли кто? — спросил Сила Гордеич, обводя всю семейную группу хмурым взглядом поверх очков.
Все молчали.
Старик вопросительно переводил взгляд от одного в другому и наконец мельком взглянул на Варвару: она стояла, отвернувшись к окну, потом, не поднимая глаз, медленно вышла.
IV
В Киеве был разгар зимнего сезона. В театрах шли бенефисы, гастроли, благотворительные вечера. Рестораны сияли. В уличной, театральной и ресторанной толпе преобладали военные. Чувствовался тыл армии. Гостиницы были переполнены.
В поздний зимний вечер швейцар «Континенталя», отдыхая после дневной суеты, читал вечерние телеграммы, развалившись в кресле у дверей вестибюля. По случаю взятия Перемышля в городе разливанное море. Военные ходят гоголем, у всех папахи набекрень. А приезжих все прибывает. Всем «штатским» велено отказывать в номерах, беречь свободные комнаты для военных.
Затрещал звонок.
Швейцар отворил внутреннюю дверь подъезда и, подойдя к запертой наружной двери, прислонил усатое лицо к зеркальному стеклу. Смутно виднелась фигура человека с чемоданом в руке.
— Нет номеров!
— С фронта! — повелительно крикнул голос снаружи.
Дверь отворилась, и в теплый вестибюль вошла, звеня шпорами, высокая фигура в занесенной снегом бурке, в башлыке и сивой папахе с кокардой.
Фигура сунула чемодан швейцару, сбросила башлык, обнаружив бледное, худое лицо с маленькой бородкой. На этом лице был отпечаток войны, как у всех, кто побывал в ее огненном пекле.
— Найдется номер?
— Так точно. Как прикажете записать?
— Валерьян Семов, военный корреспондент.
Швейцар повел его наверх и, отворив угловую комнату, зажег электричество.
Валерьян, сбросив бурку и оставшись в кожаной куртке, сел за письменный стол, развернул лежавшую на нем газету. Мельком взглянул на объявления первой страницы. В опере шла «Мадам Бетерфлей» с участием Виолы Рубан…
Посмотрел на часы: можно еще застать второй или третий акт. Наскоро умылся, взглянул на себя в зеркало. Глянуло суровое, обветренное лицо, словно опаленное пожаром. Усмехнулся. Накинув бурку и спустившись вниз, вышел из гостиницы.
Оперный театр сиял близко, через улицу; над кассой висело объявление об аншлаге. Сквозь круглые закрытые двери доносились волны оркестра и золотистый голос Виолы.
Валерьян прошел за кулисы. Меж боковых декораций можно было видеть певицу в японском «кимоно». Шла сцена расставания: лейтенант покидал обманутую
«А ведь у нее талант!» — думал Валерьян, смотря в упор на Виолу из-за кулис, но она не видела его, переживая любимую роль.
Тенор пустил финальную ноту, уплывая «в море», сцена наполнилась металлом сильного голоса. Валерьян ожидал, что театр грянет аплодисментами, но их не последовало.
— И всегда он так! — прозвучал знакомый бас за спиной Валерьяна. — Опять весь звук остался на сцене…
— Зато Рубан хороша… Первый дебют, — а как передает!
Валерьян обернулся: позади него стоял Василий Иваныч в парадном, фрачном костюме.
— Валерьян Иваныч! Откуда?
— Из Львова.
— Узнать нельзя. Исхудали вы.
— Болен был.
Занавес опустили. Публика громкими аплодисментами вызывала Рубан. Она помчалась на сцену бегом, как девочка, сияющая и прекрасная.
— Пойдем к ней! — подхватив Валерьяна под руку, сказал Василий Иваныч. — Вы попали на первый дебют Виолы. Поет, как никогда прежде не пела. Талантливая девчонка!.. Рада будет вас видеть… Она знает о вашем приезде?
— Я писал ей.
— А вот и Виола.
Со сцены с букетом в руке вышла певица, на миг остановилась: радостно вскрикнув и подбежав к Валерьяну, положила ему руки на плечи. Глаза ее сияли.
— Валерьян Иваныч, наконец-то! Вот счастье!..
— Поздравляю с успехом, — сказал Валерьян, целуя ей руку.
— Я счастлива, пьяна, но не от успеха… Приехал! Боже мой, и какой бледный!.. Здоров ли?
— Теперь здоров.
— Ну, идемте в мой уголок! И вы, Аяров, тоже.
— Аяров — это мой псевдоним по сцене, — пояснил певец.
В уборной Виола опять взяла Валерьяна за плечи, долго смотрела в глаза.
— Я вас никогда не видел такой, Виола, — смеясь, заметил Аяров. — Вы столько тратите нервов сегодня, а ведь после спектакля предстоит концерт!..
— Ничего, я могу петь хоть до утра. Валерьян Иваныч, едемте с нами на благотворительный концерт!
Валерьян поклонился.
Виола, сидя перед зеркалом, поправляла грим.
— На сцену! — послышался голос за дверью.
— Последний акт, — сказала Виола, вставая. — Друзья, идите в публику, а потом подождите меня.
Аяров провел Валерьяна в директорскую ложу и сам остался с ним.
«Мадам Бетерфлей» была трогательна. Валерьян не сводил глаз с певицы: печальная история о наивной японочке, воображавшей себя женой иностранца, равнодушно бросившего ее ради другой, настоящей жены, вызывала невольное чувство сострадания. Но Валерьян думал о живой Виоле, о том волнении, с которым она встретила его, вспоминал первое знакомство с ней полгода назад. Виола нравилась ему с первой встречи. Голос певицы рыдал, звенел призывом и слезами, но художнику чудился в резонансе этого голоса призрачный, властный шепот: «Ты мой!.. Ты мой!.. Даже после смерти моей… Всюду буду с тобой!» Казалось, что за соблазнительной певицей следует невидимая тень другой женщины с печальным, укоризненным взглядом.