Дом Черновых
Шрифт:
— Приналяжь, ребята! — озабоченно смотря на горизонт, сказал рулевой. — К ночи свежий ветер будет.
Угасающий закат отливал потоками расплавленной меди.
Нелюдимо наше море, День и ночь шумит оно… —вполголоса напевала Виола.
К золотым струнам ее красивого голоса внезапно прильнул баритональный, светлый бас:
Смело, братья, ветром полный. Парус мой направил я…Голоса мужской и женский как бы боролись между собой, переплетаясь в красивых аккордах.
Виола на момент умолкла. Тогда высоко, полно и легко взлетела
Море звенело, словно аккомпанируя прекрасному пению. Казалось, что не певец пел, — облака неслись высоко над морем.
Когда Валерьян проснулся, была уже ночь. Его разбудили ощущение холода и громкие крики лодочников. Они суетились, спорили, ругались и гребли стоя, лицом вперед, изо всех сил налегая каждый на свое весло. Лодка качалась всего саженях в двух от крутого берега, но гребцы никак не могли пристать к нему, хотя весла гнулись под сильными руками здоровых парней: с берега дул ураганный ветер, пригибавший почти к земле прибрежные кусты; но море казалось спокойно, волны бежали от берега вдаль. Мачта была снята. Работа гребцов могла держать лодку только в состоянии неподвижности. Ветер ревел, выл и визжал в ушах. Рулевой стоял на носу лодки с багром в руках. Все кричали. Василий Иваныч сидел у руля. Виола оказалась на дне лодки, подле Валерьяна. Ее черные волосы развевались по ветру.
— Что такое? — недоуменно спросил художник.
— Береговой ветер, — сквозь завывание бури и крики лодочников сказала она.
Но только по движению губ он понял ее.
По небу из-за гор ползла черная туча. Накрапывал дождь. Из-за гор доносилось отдаленное рычание грома.
Гребцы отвоевывали у ветра каждый вершок движения лодки. Расстояние медленно сокращалось. Весь вопрос был в том, хватит ли у них последних сил: гребцы задыхались от усталости, по лицам струился пот, руки и ноги дрожали от напряжения. Наконец лодка приблизилась настолько, что рулевой раскачал и бросил вперед маленький якорь с привязанной к нему веревкой. Якорь зацепился за камень, веревка натянулась. Это вызвало радостный крик всех находившихся в лодке. Ее подвели к берегу, гребцы один за другим выпрыгнули на сушу, уцепились за веревку, закрепили якорь. Валерьян и певец тоже спрыгнули на берег, подхватили под руки Виолу. Туча покрыла все небо над морем.
— Ну, спасибо, — слышались голоса в темноте.
— Кабы не прибились, унесло бы верст за двести.
— А что ж, поплавали бы, да и вернулись.
— Вернулись! Могли бы в Турцию попасть, а то и к рыбам.
Сверкнула молния, и почти одновременно с ней над берегом и морем с треском раскатился продолжительный громовой удар. Виола вскрикнула, зажимая уши. Рыбаки сняли картузы, перекрестились. Дождь зашумел крупными, редкими каплями.
— В первый раз вижу грозу над морем, — сказал Василий Иваныч, надевая холщовый балахон с капюшоном.
Виола с головой накрылась шалью.
— Куда же мы спрячемся от дождя? — спросил Валерьян, озирая берег.
В темноте едва можно было различить кусты, огромные камни и отвесную, гладкую стену высокой горы.
— Лодку сейчас вытащим, под лодку залезем, — отвечали рыбаки, — а то под камнями.
— Под камнями пещеры есть.
Гребцы принялись вытаскивать лодку.
— Пойдемте искать убежище, — предложил Василий Иваныч.
У подошвы горы громоздились обломки скал, словно сброшенных когда-то с вершины. Три больших пирамидальных камня, склонясь верхушками, образовали как бы шалаш. Втроем залезли туда. Хлынул ливень. Тьму ежеминутно разрывала яркая, трепещущая молния. Почерневшее, ревущее море на момент освещалось до горизонта. Потом все опять погружалось в непроглядную тьму. Гром беспрерывно раскатывался над волнами.
— Словно черти в кегельбан играют, — рычал, согнувшись в три погибели, Василий Иваныч. — Что-то будет с нашими голосами,
Он закурил папиросу, выпуская дым в расщелину скалы.
Виола, кутаясь в шаль, сидела между спутниками. При вспышках молнии выступало ее побледневшее лицо с большими глазами, на выбившейся пряди черных волос дрожали дождевые капли.
Через несколько минут в щели сверху несколькими струями побежала дождевая вода.
— Здесь еще хуже, чем под дождем, — насмешливо сказала Виола.
Валерьян молчал, кряхтя и кутаясь в плащ.
В один из перерывов дождя он выглянул в отверстие между камней. Молния озарила весь берег.
— Там виднеется пещера под скалой, — сказал он, вылезая.
— Не ходите! Промокнете, — протестовала Виола.
— Но ведь и здесь не сухо.
— А по-моему, лучше под лодку! — возразил певец.
Валерьян подбежал к щели в отвесной скале, пролез и оказался в просторной и совершенно сухой пещере с остатками пепла от недавнего костра. Он сгреб ногой в сторону пепел: каменный пол был горяч, как русская печка в избе.
— Сюда! — закричал он в отверстие, но удар грома заглушил его голос.
Снова хлынул дождь. Вспыхнула молния и осветила певцов, бежавших к опрокинутой лодке, подпертой веслами и накрытой парусом. «Пожалуй, что и под лодкой не плохо», — подумал он и успокоился за своих спутников, располагаясь на теплых гладких камнях.
Когда дождь утих, он услышал мелкие шаги и голос Виолы:
— Вы здесь?
— Здесь, — глухо ответил Валерьян. — Залезайте, тут хорошо.
В темноте он не видел, как она оказалась рядом. Маленькая рука женщины встретилась с его рукой.
— Старый бродяга! — прозвучал мелодичный голое. — Отлично устроился — и молчит!
— Я звал вас. А Василий Иваныч?
— Он под лодкой. Там сухо, но холодно, рыбаки махорку курят. Я и пошла вас искать. Согрейте меня, боюсь без голоса остаться. Отчего камни теплые?
— Тут был костер.
— Накройте мне ноги.
Художник укутал певицу. Она доверчиво и просто прижалась к его плечу. Валерьян почувствовал теплоту ее молодого, крепкого тела.
— Мне вас жаль стало, — шептала Виола: — говорили, что у вас больная жена. Вы любите ее?
— Да, — сухо ответил Валерьян.
— Сочувствую вам. А у меня муж больной: заболел психическим расстройством вскоре после свадьбы… Сидит теперь в сумасшедшем доме… Ужасно!
— Никак не ожидал, что у вас есть, или скорее — был, муж.
— Замужем я была всего три недели, — усмехнувшись, продолжала певица, — и мучаюсь теперь с безнадежно больным человеком, навещаю его. Да что? Разве это человек? Животное. Он не узнает меня, да я и не любила его никогда, так, из жалости какой-то вышла. Очень уж он любил меня, а потом вдруг заболел. Поступила в театр — на вторые роли: не везет мне. Кончила консерваторию, могу петь «Аиду», а мне дают роли горничных, вроде «Не простудилась бы барышня» в «Онегине». Только и показываю голос, когда в концертах выступаю. Знаете, в какой роли я хотела бы когда-нибудь выступить? В «Мадам Бетерфлей» — из японской жизни. Слышали эту оперу? Ее почему-то редко ставят, но какой там трогательный образ японочки, которая считает себя «мадам Бетерфлей» — женой английского лейтенанта! Он, конечно, пожил с нею, да и уехал навсегда, а она-то его ждет. Ах, как бы я спела ее! Мне почему-то близка эта роль. Предчувствую, что я и сама в жизни — «мадам Бетерфлей», мечтаю встретить этакого необыкновенного человека, сильного, который выдавался бы чем-нибудь, чтобы мог поднять женщину вот так — выше себя, над головами толпы. Как я любила бы его!.. Потом он, конечно, бросил бы меня, но я все бы ждала. Я и теперь жду, что явится он на моем пути, этакий цыганский барон, который «ходил три раза кругом света и научился храбрым быть». Но нет его. Все еще нет. Никому не нужны ни моя молодость, ни красота, ни голос. Муж? Какой он муж? Я и не допустила его до себя. Поехала сюда, думала — хоть бы с кем-нибудь душу отвести. Ведь это совсем недавно случилось, что помешался он. Отвести душу хочется, но уж, конечно, не с милейшим Василием Иванычем. Слишком прост, хотя и талантлив. Он ведь тоже, как и я, начинающий.