Дом Черновых
Шрифт:
— Вот с этой скалы, — показал рулевой, — в старые годы девица одна бросилась в море через любовь, через разбитое сердце…
Рыбаки засмеялись.
— Ну, — шутливо возразил Василий Иваныч, — в старину сердца прочнее нынешних были: разбивались только в самых серьезных случаях. Оттого о таких развитиях и помнят до наших дней. А нынешние сердца разбиваются от каждого пустяка; но в море из-за этого ни одна девица не бросается, потому что все равно никто не обратит внимания. Как вы думаете об этом, Виола?
— Думаю, что из-за нынешних мужчин не стоит убиваться.
— А
Вместо ответа певица с грациозной гримаской показала мужчинам кончик языка и пошевелила им, как жалом.
— Где здесь, Сережа, пароход итальянский затонул? — обратился Василий Иваныч к рулевому.
— А вот в аккурат насупротив бухты. Считается… сорок сажен глубины… Лазили водолазы сколько разов, но ничего поделать не могли: песком засосало. Говорят, один человек так и остался там, затонувши…
— Труженики моря, — вздохнул Валерьян.
— Денег там — сорок миллионов.
— Около такого капитала живете, а достигнуть не можете, — дразнил Сергея Василий Иваныч.
— Наш капитал — море. Зимой на белугу ходим, и самый шторм. Случается, половина лодок ко дну идет, зато уж, как попадется белуга с икрой, тогда сразу у всех деньги, гуляем с неделю, покудова все как есть не спустим.
— А зачем так делаете?
— Эх, Василий Иваныч, рыбацкое дело такое — либо пан, либо пропал. Море-то зимой не свой брат, едешь и думаешь: ворочусь ли?.. И деды и прадеды наши на морских волнах помирали…
Рыбаки молча ухмылялись, дружно работая веслами.
— Потомки генуэзцев, — заметил художник. — Я представляю себе Балаклаву, какой она была в пятнадцатом веке: крепость на горе, а по набережной ходят люди в широкополых шляпах, в коротких плащах, с длинными шпагами, с длинными лицами…
— Романтик вы, — покачала головой Виола: — видите то, чего никто не видит… Времена плащей, шпаг, дуэлей, серенад — все это теперь только в пьесах да операх осталось.
— Издали все красиво, — заметил Василий Иваныч — через полтысячи лет и наши времена покажутся интересными. Вот война начинается. Будет героизм, битвы… подвиги…
— Ненавижу войну! — страстно прервала его Виола.
— Поведут на убой наших братьев, мужей, женихов… Из-за чего, для кого, кто устраивает этакий ужас?..
— Ага, вы начали из другой оперы, Виола. В этом — трагедия войны… Она — ужас и мерзость, но описывать ее будут красиво. Вот как раз сегодня в газетах есть описание первой битвы русских с германцами: поднялись в облака два аэроплана — наш и немецкий, сцепились, как две хищные птицы, и — упали с облаков вместе. А внизу две армии одна против другой, как муравьи. зарылись в землю.
— Крымский эскадрон уже отправили, — сказал Сергей, внимательно слушавший. — Коней забирают самых лучших…
— Плохо, что в нашей народной толще нет подъема. Никто не сочувствует этой войне, никому не понятны причины…
— Не хочу ни говорить, ни думать о причинах, — закричала Виола. — Жизнь прекрасна, коротка, дается человеку один только раз. Бросьте про войну! Посмотрите, какая красота!
Лодка
— Какой закат! — восхищалась певица. — Художник, что же вы молчите?
— Художники красками говорят, не словами, — возразил Василий Иваныч, — певцы — звуками. Ну-ка, можете вы сейчас спеть что-нибудь о закате?
Как ярко солнце в тихий час заката…Не докончив куплета, она опять показала басу язык.
— Что, взяли?
Голос у нее был такой же золотистый, как и глаза, не контральто, как можно было ожидать по низкому тону, в котором она говорила, а, вероятно, меццо-сопрано.
— Спойте дальше! — поощрил певицу художник. — Замечательно красивый мотив. Да, тихий час заката Как хорошо!
— Это — народная, неаполитанская песенка, по содержанию довольно-таки глупенькая. Вы бывали в Неаполе?
— Случалось.
— А еще где были?
— Я много ездил… по всем морям… На Востоке, например, в Японии был…
— Ах, Япония — мечта моя.
— Но вы не докончили песни.
— Да? Вас интересует этот пустячок? Ну, дальше поется так:
Я знаю солнце еще светлее: И это — очи твои, милый друг.— Очи, очи! — с добродушной иронией проворчал Василий Иваныч. — Ах, уж эти сочинители романсов! Пишут для теноров и сопрано — и все про очи, будь они неладны.
— Кто — неладны? Сочинители или очи?
— И те и другие.
Валерьян молчал. Очевидно, Василий Иваныч нашел себе на сцене какую-то Виолу, и вот концертируют вместе. Оба молодые, здоровые, свободные… Скучно и завидно смотреть на чужое счастье. Закат угасает, но завтра взойдет утреннее солнце. Взойдет ли оно и для него? Как грозовая туча, надвигается огромная, страшная, непонятная война; не нужны будут теперь художники, певцы, певицы и эти мирные, наивные песенки любви Поздно нашел себя неудачный земский врач Василий Иваныч, разочарованный народник… Конченные, ненужные люди, не замечающие, что эпоха, в которой они были нужны и значили что-то, оборвана внезапно зазвучавшим громом чудовищных пушек; а певцы все еще поют старые песни, художники пишут никому не нужные картины…
— У вас больное лицо, — участливо сказала ему певица. — Что с вами?
Валерьян принужденно улыбнулся.
— Просто — голова болит. Вино и море плохо действуют на нее.
— Так вы прилягте, голубчик. Ничего, не стесняйтесь: вас укачало. Вот возьмите мою шаль!
Лодка слегка покачивалась, быстро скользя по зыби. Багровый закат бледнел, как догорающие уголья, подернутые пеплом. Облака сгрудились и тяжело лежали над гребнем гор. Им хотелось спуститься к морю, но море влажным своим дыханием не пускало их. В волнах кувыркались дельфины.