Дом, что в сердце живет
Шрифт:
Иногда бабушка грозилась за плохое поведение запереть в чулане, но так никто из внуков наказан не был. У деда был свой метод воздействия: длинный свежий зеленый прут (возможно, ивовый), который он пару раз деловито и со значением вносил и ставил в угол дома, рядом со столом. Мы немного побаивались прута, но он так и стоял неиспользованным, пока его не выбрасывали.
Веранда и мечты о соседских яблоках
Напротив чулана была комната, которую почему-то называли верандой. Это было именно летнее помещение, в другие времена года там было холодно, и она становилась просто дополнительной комнатой для хранения вещей. В веранде стояли диван, кровать с множеством перин, старый полированный шифоньер и круглый стол с цветистой клеенкой, на котором часто стояли рамы с сотами или таз с медом, накрытый газетой, или только что сваренное варенье. До сих пор вижу, как наяву: сквозь нагретые солнцем занавески в цветочек проходит лучистый свет, в комнате жарко и пахнет медом. Иногда в окне бьется
На веранде было прохладнее, чем в доме, поэтому в жаркие ночи мы любили там спать. Часто нас, детей, укладывали там одних, и это был дополнительный повод для веселья. Иногда мы ночью выбегали в сад срывать зеленые яблоки, которые бабушка не разрешала есть, потому как они неспелые и могли спровоцировать несварение (другими словами – понос), но мы все равно набирали их, прятали под подушку и жевали, морщась от кислоты и вязкости.
Однажды мы решили пойти в сад к соседу через дом, долго переговаривались и составляли план, но, когда уже выходили из дому, во двор по своим делам внезапно вышла бабушка и сорвала все дело. На ее вопрос: "Куда это вы?" мы пытались придумать отговорку, что, мол, по нужде, но она строго сказала: "Мальчики с девочками в туалет вместе не ходят!" и подождала, когда мы по очереди сделаем свои дела и зайдем спать обратно. В итоге поход так и не состоялся. И хорошо: тем соседом был очень умный дядька, который, как рассказывали, выращивал не только обычные для нашей местности фрукты, но и южные сливы и был, по сельским меркам, немного "чокнутый". Его странность выражалась в том, что он… читал на лавочке книги! В деревне, где ценят тех, кто хорошо и много трудится, это воспринималось как сомнительное занятие, что-то вроде безделья. А мы, детвора, посмеивались над ним по другому поводу: он косил траву в своем огороде в трусах и носовом платочке, у которого на всех четырех углах были завязано по узлу – в итоге получалась своеобразная "кепка". В селе, где не принято ходить раздетым даже в страшную жару, это выглядело очень забавно.
Маленькая комната
Жилая часть нашего дома состояла из двух комнат – типично почти для всех деревенских домов того времени. Из сеней и коридора с чуланом и верандой входящий попадал в малую комнату, которую можно было бы назвать, наверное, столовой, хотя это не совсем верно, потому что она совмещала в себе несколько функций. Там стоял рукомойник с помойным ведром внизу. Рядом, за печкой, находилась, прикрытая цветистыми шторами, кухня как таковая, или маленький уголок хозяйки, где стояла газовая плитка, столик с небольшим шкафчиком, большой жестяной бак с ключевой водой. А дальше, с другой стороны печки, у окна, стояли стол со стульями, холодильник и кровать.
Печь в татарском доме обычно украшают сверху и сбоку красивыми цветными шторками (и чтобы прикрыть не очень приглядный верх, и просто для красоты), иногда это полотно, вышитое или связанное в кружево самой хозяйкой. У нас было по печи в каждой из двух комнат (у кого-то могла быть одна на весь дом). В их побелке я тоже участвовала, а иногда мы с кузиной любили грызть уголки печи, почему-то этот "мел" был очень вкусный. Я даже умею разжигать печь: сперва жгут тонкие лучины или старые газеты, а дрова для топки подбрасывают уже потом, когда пламя как следует разгорится. Как-то я пробовала колоть и дрова, чисто из интереса, потому что обычно этой работой занимаются мужчины: размахивать топором тяжело, держать его тоже нужно уметь, и для того, чтобы сходу расколоть полено на несколько кусков, да еще так, чтобы топор не застрял в нем, нужна определенная сноровка. И с непривычки на ладонях сразу выскакивают мозоли. Я также помогала бабушке носить дрова из поленницы в дальнем углу двора: обычно перед розжигом печи целую охапку, придерживая, как грудного ребенка, заносили в дом и клали у печи. Знаю также, что во время растопки печи нужно вовремя выдвинуть специальную заслонку, чтобы дым ушел через трубу на улицу, а не в дом. Вроде простое дело, а имеет свои особенности.
У входа в малую комнату было подобие прихожей: на стене на гвоздиках висели дедушкины шляпы (он предпочитал именно этот вид головных уборов, их у него всегда было несколько), пиджаки, бабушкины кофты и повседневные пальто, а также одежда, в которой делали работу во дворе. Чуть выше висела дедушкина большая сумка с красной авоськой внутри для похода в магазин.
Дед любил за чаем смотреть в окно, ему было интересно наблюдать за жизнью снаружи. Для скудной на события деревенской жизни своеобразное развлечение. Вот прошла к колонке с водой новая невестка односельчанина, ишь, как ровно ведра несет, как ее там зовут-то, говорят, не из наших мест, устраивается в школу учительницей… А вот проехала зеленая машина: к соседке, значит, дочь с семьей приехала на выходные, а, нет, это ее старший сын, который живет в таком-то поселке и работает тем-то… Иногда из увиденного возникают темы для разговоров и даже споры.
«Каморка»
Самая большая комната в доме – жилая, или гостиная. Там – место для второй печи, побольше, отделявшей небольшой закуток в правом переднем углу комнаты, где на крючках висели бабушкины платки и халаты, дедушкина пижама и пара рубашек, а на полу перед печкой стояли наши детские горшки. С другой стороны печи – бабушкина кровать, на которой мы часто с ней спали. Я лежала у стены, рядом с холодной трубой, заботливо прикрытой одеялом или старым
Дедушка и календарь
В большой комнате было 4 окна, и на них обычно стояли бабушкины цветы. Названий я сейчас не помню, к сожалению, но по аромату запомнила герань. С тех пор этот странноватый запах мне мил. Подоконники иногда отсыревали, краска на них почему-то держалась не очень хорошо, и под облупившейся краской на них всегда виднелась деревянная основа. Как-то я красила и сами рамы – в неизменный белый цвет, обклеив предварительно стекло газетной бумагой, чтобы на него не попадала краска. Еще помню, как мыла окна и зеркала по вычитанному где-то рецепту: крошился мел или брался зубной порошок, заливался небольшой частью уксуса и водой. Протертые такой жидкостью стекла действительно сверкали!
Между двумя окнами, смотревшими во двор дома, стояла тумба с телевизором, над которым висело небольшое зеркало. Телевизор (вполне современный, хоть и черно-белый) был прикрыт красным бархатным чехлом. На правом верхнем углу зеркала была зеленоватая овальная наклейка с лицом заграничной дивы – тогда ими было модно обклеивать все подряд: чемоданы, фотоальбомы, стекла шкафов, холодильники.
Рядом с зеркалом висел неизменный отрывной календарь. Когда вспоминаю деда, нередко перед глазами стоит именно такая картинка: он, седой, в красно-коричневой полосатой рубашке подходит к календарю, вдумчиво вглядывается в него, прищуриваясь, и отрывает листок со вчерашней датой. Это была его ежедневная почти обязанность: по крайней мере, я не видела, чтобы это хоть раз делала бабушка. Рядом с календарем в паклю между бревнами были воткнуты иголки с нитками – энкей куда чаще имела дело с ними. А над зеркалом до сих пор висят часы, которые отбивали каждые полчаса красивым, привычным с детства негромким, но звонким боем (каждый час – по количеству часов, а полчаса – одним ударом) и при этом совершенно не мешали спать. Я очень люблю эти часы, для меня это одна из самых памятных вещей о моем детстве
Я убираю сервант
В левом углу комнаты стоял сервант. Тогда "стенок" в домах почти не было – по крайней мере, в моем окружении – обычно стояли отдельно шифоньер для одежды, трельяж с одним или тремя зеркалами и сервант с "парадной" посудой. В доме моих родителей имелся еще и книжный шкаф, но в деревне, видимо, нужды в нем не было, поэтому у бабушки с дедом были только шифоньер с зеркалом в средней части (слева от входа в гостиную комнату) и сервант.
С сервантом связаны отдельные воспоминания. Он был обычный, полированный, "советский", и в детстве казался большим. Когда мне было лет 12, моей приятной обязанностью сразу по приезде в гости к родным было вытащить всю посуду, перемыть, вытереть и расставить по своему вкусу. Это считалось почти традицией, и мне было приятно это делать. Особо дорогой посуды у бабушки не было, просто красивые разномастные яркие чашки, блюдца, сахарницы, небольшие яркие чайные сервизы – насколько помню, там было больше красного и оранжевого цветов вперемешку с белым. А на стекле до сих пор висит маленькая мамина фотография: когда мне было лет 5-6, а она уехала сдавать экзамены в Уфу, где училась заочно, я сильно соскучилась, даже плакала и от чувств лизнула ее маленькое черно-белое фото и прилепила его на стекло с обратной стороны.
За сервантом оставалось место у стены (он стоял немного углом), иногда я там играла в школу – писать мелом на его задней стенке было очень удобно, почти как на школьной доске. Бабушка разрешала. Вообще, я не помню каких-либо суровых запретов, но и за нами особых шалостей не водилось.
Портрет прабабушки
В изголовье бабушкиной кровати на стене висели фотографии. Как принято в деревне, большие, черно-белые, в деревянных или картонных рамах: бабушка с дедом молодые, дедушка один крупным планом несколько лет назад, несколько мелких фото под большим стеклом, где мы с удивлением распознавали детские фото наших дядь, теть и знакомых. Но для меня самым загадочным был, наверное, снимок маминой бабушки, мамы нашей энкей. Я до сих пор не знаю, сколько ей лет на этом фото – с одной стороны, раньше люди старели рано, с другой – в детстве восприятие возраста свое. (Тогда и старухе можно было дать "лет сорок", потому что такой возраст сам по себе звучал для ребенка очень солидным). Так что это была женщина неопределенного возраста, относительно молодая, довольно строгая, неулыбчивая (может быть, тогда на фото и не принято было улыбаться, не знаю), в закрытом платье, а на часть груди, вошедшей на фото, ниспадали 2 черные косы. Звали прабабушку Саима. К сожалению, о ней известно немного. Нет, я интересовалась, и бабушка что-то рассказывала – но, к сожалению, в памяти остались только крупицы. Что ее в 17 лет выдали замуж за прадеда, который был намного старше (ему было тогда около 40), при этом она пришла второй вслед за умершей женой в семью, где уже было несколько детей. Прадед был муллой, зажиточным человеком, материальных трудностей до определенного периода в доме не было. Прабабушка родила 3 дочерей, старшей из которых была бабушка, и умерла в первые годы войны, в возрасте около 50 лет – от тяжелой жизни, голода у нее развилась болезнь, а от операции она отказалась. Говорят, хорошая была женщина. Иногда мне очень хочется знать, что она была за человек, чувствовала ли себя счастливой с прадедом, но вопросов этих уже никому не задашь…