Дом горит, часы идут
Шрифт:
Как видно, это первая попытка сообщить новости в режиме прямого времени. С поправкой на то, что почта работает отвратительно.
Итак, они приехали. Еще не начало испытаний, а кое-чем уже можно поделиться.
Такова российская жизнь. Трудно не только работать на голоде, но передвигаться по железной дороге.
Даже ожидание становится препятствием. Просидишь на вокзале до ночи и чувствуешь себя в положении того, кому приехал помочь.
“После семидневного путешествия по российским железным дорогам, – пишет Роше, – которое правильнее можно назвать „истязанием“ по тому обращению с пассажирами, которое практикуется невозбранно и безнаказанно железнодорожным начальством, наш отряд добрался наконец
Что за трогательный человек этот Роше! Видит, что жизнь все суровей, так он хотя бы словечком ее скрасит.
Не сломать людей этой породы. Если чем-то они и пожертвуют, то, конечно, не лексикой.
На равнодушие ответят приятной улыбкой и столь же славным определением.
Вроде не к месту “любезный хозяин” и “симпатичная цель”. Это все равно как в лесу вытащить кружевной платок.
Да и “милые добровольцы” чего стоят. Словно его спутники все еще барышни с бантами и юноши в белых рубашках.
Странные это формулы, но необходимые. Если их просто произнести, то что-то возвращается.
В первую очередь устанавливаешь дистанцию. Даешь понять, что это – ты и твои единомышленники, а это – все остальные.
Многое значит каждое из этих слов, но знаки препинания тоже не такая пустяковина.
Очень важны запятые, тире и двоеточия, а особая роль принадлежит кавычкам.
Ведь они что говорят? Что бы сейчас ни случилось, это уже когда-то произошло.
Людям с развитым воображением вспомнится ночь, теплая постель и любимая книга в свете луны.
В этой книге все уже сказано, а теперь как бы повторено. Так дерево на сцене напоминает оригинал.
“Переночевав там в „лучшей“ гостинице Мордвинкина, – сообщает Роше, – нерушимо сохранившей еще с гоголевских времен и полураздетого полового, и миллиарды клопов, кусающих хуже любой цепной собаки, мы на другое утро выехали целым караваном в с. Шаран…”
Почему-то ему весело… Особенно после того, как он увидел, что над этой бедностью, подобно мошкам, реют упомянутые кавычки.
2.
Немного передохнули, и опять вперед. Когда прибыли на место, стали распределять обязанности.
Ритм рассказа совершенно спокойный. Не выделяющий ничего из потока необходимых дел.
“Сообразуясь с местом еженедельных ярмарок и базаров, на которых могли приобрести продукты продовольствия, – пишет Константин Константинович, – мы разделили предоставленную нам часть уезда на несколько участков, среди которых открыли три склада для муки, крупы и соли. Закупку и доставку во все склады и по всем участкам муки, крупы и соли, кирпичного чая и сахара, а также заведование главным
Важнее всего для Роше “и”. Еще недавно они с Сашей существовали по отдельности, а вдруг образовался этот союз.
Вот так – Роше и Гликберг. Трудно выразиться точнее, чем сказано в этой заметке.
Кстати, не просто Гликберг, а А. М. Гликберг. Словно Саша чуть ли не ровня мировому судье.
Коля представлен как “Н. И.” После такой аттестации как-то неловко оставаться учеником десятого класса.
Никогда эти двое не ощущали такого внимания. Если бы перед их фамилиями стояло “князь”, они бы удивились меньше.
Как бы Саше хотелось показать газету учителю алгебры. Тому самому, что намеревался оставить его на второй год.
Коле тоже есть кому статью предъявить. Вариантов тут даже больше, чем у товарища.
Может, учителя стали бы обращаться по имени? А то получается, что у них есть имя, а у гимназистов его нет.
Так и стоит в ушах: “Блинов, к доске! Опять весь вечер мечтали и не выучили урок?”
Особенно непросто с Гликбергом. Тут и сама фамилия оказывается непроизносимой.
Палец ткнется в лицо, согнется крючком и потянет на себя. Саша приподнимется и пойдет отвечать.
Еще учитель постучит по столу. Точно такой звук получается тогда, когда хотят войти.
Тук-тук, тук-тук… Убедится, что ломится в пустое пространство, и, довольный, раскроет журнал.
Во время поездки Коля понял, что Саша – еврей. Он и раньше знал людей этого племени, но дружбы почему-то не получалось.
Тут именно дружба. Когда полдня не видятся, то оба начинают переживать.
Однажды Коля себя спросил: если бы его приятель был русским, был бы он хотя бы чуть-чуть другим?
Потом сам возмутился этому вопросу.
Как-то не к месту здесь сослагательное наклонение. Потому он так любит Сашу, что он не хуже и не лучше, а такой, как есть.
3.
Прежде в статье Роше мог перейти на стихи, а теперь избегал прилагательных.
Вместо восклицательных и вопросительных ставил точки. Этот знак говорил о том, что возмущения и сомнения позади.
В их положении главное спокойствие. Уверенность в том, что каждый день продвигаешься вперед.
Шаг, а потом еще… Глядишь, и на безопасное расстояние отодвинулись от края пропасти.
“Разъехавшись по своим участкам, – писал Константин Константинович, – мы немедленно приступили к исследованию материального положения людей с тем, чтобы оказать помощь только совершенно неимущим семействам, дряхлым старикам, больным и детям. Для этого заведующие участками обходили все дворы своих деревень и по показаниям сельских старост и почетных стариков, а также после полного осмотра домов и хозяйств составляли именные списки нуждающихся…”
Недавно Константин Константинович был уверен, что слово вмещает все. Что оно больше и горя, и самой смерти.